Льюис Кэрролл: Досуги математические и не только

Переводчик Щербаков заставляет рассказчика адресовать письмо не «рыбкам», как бы они ни звались, но лишь одной-единственной рыбке — ершу, да ещё ершу из пруда! Стихотворение теряет свой первоначальный, совершенно прозрачный, сюжет (понял ли его и Щербаков?), а потому рассматривать далее перевод Щербакова вряд ли имеет смысл.

А вот перевод Леонида Яхнина, несмотря даже на то, что он также далёк в этой части от подлинника, рассмотреть всё же стоит: начинает Яхнин в совершенно оригинальном духе, отчего начинает казаться, будто дальше последует не менее, чем у Кэрролла, весёлая последовательность неожиданных событий. Итак:

Писал [я] осеннею порой —
Я переписку вел с плотвой.

Пишу я: «Рыбки! Ни гугу!
Ведь я сижу на берегу!»

А рыбки пишут: «Дорогой!
Да мы на берег ни ногой!»

Пишу я: «Мелкая плотва!
Да за подобные слова…»

А рыбки пишут: «Грубиян!
Попробуй сунься в океан!»

Со злости я в другом письме
Не написал ни бе ни ме.

А рыбам будто дела нет —
Они ни слова мне в ответ.

Как видим, последовательность обмена письменными репликами (даже если это «пустые» реплики, не содержащие ни «бе», ни «ме») у Яхнина совершенно естественна для своеобразной логики выстраиваемой им игровой переписки. И неважно, что у Кэрролла тут — иная логика; стихотворение Яхнина до сих пор совершенно оригинально; читатель вправе предположить уже, что перед ним не перевод, но сочинение «по мотивам» — т. е. сочинение аналогичной структуры и ритма, но с иным, хоть и близким, сюжетом.

Но далее Яхнин неожиданно возвращается к подлиннику.

Тогда я написал: «Ну что ж...»
Пошел и взял консервный нож.

Только при чём здесь консервный нож? Шалтаю-Болтаю он действительно нужен в английском оригинале, так ведь его рыбки не в океане живут…

Потом из кухни приволок
Помятый медный котелок.

Скорбя в предчувствии беды,
Налил я в котелок воды.

Тут появился сам собой
Какой-то странный НИКАКОЙ.

И я сказал: «Кипит вода.
Скорей зовите рыб сюда!»

Вернулся быстро он назад,
Развел руками: «Рыбы спят.

Я не решился их будить.
Придется, право, погодить».

Я топнул правою ногой:
«Какой ты, право, НИКАКОЙ!»

Ответная реплика Незнакомца передана, опять-таки, очень вольно; соответствующее двустишие можно вообще счесть лишним — выкиньте его, и стихотворение Яхнина не пострадает:

Но он обиделся, чудак,
И проворчал: «Ах, вот вы как!»

Последние три двустишия Яхнин превращает и вовсе в нечто несуразное.

Решил я сам пойти на дно,
Взяв нож консервный заодно.

Я весь до ниточки промок,
А дверь закрыта на замок.

Стучал я долго в дверь: ТУК-ТУК!
Стучал в окно: БАМ-БАМ! И вдруг...

Неужели и в понимании Яхнина рыбки живут где-то на дне водоёма, куда за ними и рассказчику приходится опять лезть с ватерпасом? Но это не так! А последнее двустишие вовсе переводчиком не понято. Но предложим же читателям и наш вариант, отражающий, надеемся, замысел Кэрролла во всей доступной нам полноте.