Люсьен Левен (Красное и белое)

— Мы считаем обеспеченным избрание господина де Константена. Префект поставил его фамилию на втором месте в списке, из страха перед маркизом де Круазаном, нашим соперником, дорогая. (Г-жа де Константен произнесла эти слова, смеясь.) Министерский кандидат провалится; это мелкий мошенник, в достаточной мере презираемый всеми, а накануне выборов пойдут по рукам три его письма, ясно свидетельствующие о том, что он не брезгует благородным ремеслом шпиона. Этим объясняется крест, полученный им первого мая текущего года, вызвавший бешеную зависть во всем Бевронском округе. Под большим секретом признаюсь тебе, дорогая Батильда, что наши чемоданы уже уложены. В какое смешное положение мы попадем, если не будем избраны! — смеясь, прибавила она. — Но в случае успеха на следующий же день после победы мы уезжаем в Париж, где проведем по меньшей мере полгода. И ты едешь с нами!

При этих словах г-жа де Шастеле покраснела.

— Ах, боже милостивый! — воскликнула г-жа де Константен. — Что с тобой происходит, моя дорогая?

Лицо г-жи де Шастеле стало багрового цвета. В эту минуту она была бы счастлива, если бы г-жа де Константен получила письмо, с которым она отправила лакея в Дарне; там находилась роковая фраза: «Особа, которую ты любишь, отдала свое сердце».

В конце концов, сгорая от стыда, г-жа де Шастеле призналась:

— Увы, мой друг, есть человек, который, должно быть, считает, что я его люблю, и, — прибавила она, низко опустив голову, — он не ошибается.

— Какая ты дурочка! — смеясь, воскликнула г-жа де Константен. — Право, если я еще на тод или на два оставлю тебя в Нанси, ты станешь совсем монашенкой. В чем же тут беда, боже великий, если молодая двадцатичетырехлетняя вдовушка, имеющая единственной опорой семидесятилетнего отца, который от избытка нежности перехватывает все ее письма, если такая вдовушка мечтает о супруге, о поддержке, об опоре?

— Увы, не одно это толкает меня на подобный шаг; я солгала бы, приняв без оговорок твои похвалы. Случайно оказалось, что он богат и из хорошей семьи; но если бы он был бедняком и сыном фермера, все обстояло бы так же.

Госпожа де Константен потребовала последовательного изложения событий; ничто так не интересовало ее, как любовные, и притом правдивые, истории, а к г-же де Шастеле она относилась с нежнейшей дружбой.

— Начал он с того, что дважды упал с лошади под моими окнами…

Госпожа де Константен страшно расхохоталась. Г-жа де Шастеле была сильно этим задета. Наконец с глазами, полными слез, г-же де Константен удалось выговорить, прерывая себя раз двадцать:

— Значит, дорогая Батильда… ты не можешь приложить… к этому неотразимому покорителю сердец… неизбежное в провинции определение: это прекрасный кавалер.

Несправедливость, причиненная Люсьену, только удвоила интерес, с которым г-жа де Шастеле поведала подруге обо всем, что произошло за последние полгода. Но чувствительная сторона истории не особенно тронула г-жу де Константен: она не верила в сильные страсти. Однако к концу рассказа, сильно затянувшегося, она призадумалась. Г-жа де Шастеле кончила говорить, а она продолжала хранить молчание.

— Кто он, твой господин Левен? — спросила она наконец. — Донжуан, представляющий угрозу для любой из нас, или же неопытный юнец? В его поведении нет ничего естественного…

— Скажи лучше, что в нем нет ничего заурядного, ничего такого, что было бы известно заранее, — возразила с редкой для нее горячностью г-жа де Шастеле и прибавила с каким-то восторгом — Потому-то он мне и дорог! Это не дурачок, начитавшийся романов.

На эту тему подруги разговаривали без конца. Г-жа де Константен хранила недоверие; оно даже возросло благодаря глубокому интересу, который, как она, к своему сожалению, убедилась, ее подруга питала к Люсьену.

Госпожа де Константен вначале рассчитывала, что узнает о небольшом, вполне приличном любовном увлечении, которое, при наличии всех необходимых условий, может завершиться выгодным браком; в противном случае путешествие в Италию или зимние развлечения в Париже могли бы, по ее мнению, уничтожить пагубное действие, которое оказали ежедневные встречи в течение трех месяцев. Вместо этого она нашла, что ее подруга, кроткая, робкая, беспечная, ленивая женщина, которую ничто не могло взволновать по-настоящему, потеряла голову и готова принять любое самое рискованное решение.

— Сердце подсказывает мне, — время от времени твердила г-жа де Шастеле, — что он малодушно покинул меня. Как! Даже не написать письма!

— Но из всех писем, которые я тебе писала, ни одно не дошло до тебя, — с жаром возражала г-жа де Константен; она обладала редким в наше время качеством: никогда не допускала ни малейшей недобросовестности в отношениях с подругой, даже в интересах этой последней. Она считала, что ложь убивает дружбу.

— Как мог он не сказать почтальону, — с необычной пылкостью продолжала г-жа де Шастеле, — в десяти лье отсюда: «Друг мой, вот вам сто франков, ступайте в Нанси на улицу Помп и сами вручите это письмо госпоже де Шастеле. Передайте ето лично ей, и никому другому»?