Люсьен Левен (Красное и белое)

— Я хочу сказать, что буду с ним холоден, почтителен, давая ему в то же время ясно понять, что желаю как можно скорее положить конец серьезному разговору со столь влиятельной особой.

— Рискнешь ли ты вставить, если понадобится, легкомысленное, немного насмешливое словцо? Если бы ты мог, он решил бы: «Вот достойный сын своего отца!»

— Забавная мысль, возникающая у вас в одну секунду, приходит мне в голову только через две минуты.

— Браво! Ты смотришь на вещи лишь с точки зрения полезности и, что еще хуже, с точки зрения честности. Во Франции все это неуместно и просто смешно. Возьмем твой сен-симонизм; в нем были свои хорошие стороны, однако он остался ненавистным и непонятным для обитателей первого этажа, так же как второго и третьего; им лишь слегка интересуются обитатели мансард. Посмотри на французскую церковь, как она рассудительна и как она преуспевает! Наш народ достигнет высот разума лишь к 1900 году. А до того надо инстинктивно рассматривать все с точки зрения приятности и замечать полезное или честное лишь с помощью усилия воли. Я поостерегся бы входить во все эти мелочи до твоего отъезда в Нанси, но теперь мне доставляет удовольствие беседовать с тобой.

Знаешь ли ты растение, о котором говорят, что чем больше его топчут ногами, тем оно лучше растет? Я хотел бы его иметь, если только оно существует; я попрошу моего приятеля Туэна подарить мне его и пришлю тебе букет. Это растение должно быть прообразом твоего поведения по отношению к господину де Везу.

— Но, отец, признательность…

— Но, мой сын, это скотина. Его ли в том заслуга, что судьба случайно наделила его административным талантом? Это не человек, вроде нас с тобой, чувствительный к добрым поступкам, к постоянству в дружбе, человек, с которым можно позволить себе деликатное обращение: он счел бы это за слабость. Это обнаглевший после обеда префект, который в течение двадцати лет каждое утро с трепетом раскрывает «Moniteur», боясь прочесть в нем известие о своей отставке. Это также нижненормандский прокурор, бессердечный, бездушный, но зато обладающий беспокойным, робким и вспыльчивым характером ребенка; по утрам дерзкий, как префект, который два часа еще пользуется влиянием, а по вечерам застенчивый, как новичок-придворный, просиживающий два часа в гостиной, где он чувствует себя лишним. Но с твоих глаз еще не спала пелена; не верь слепо никому, даже мне, — ты во всем этом сам убедишься через год. Что же касается признательности, советую тебе вычеркнуть это слово из твоего лексикона.

Тотчас по приезде твоем в Париж я заключил соглашение, двусторонний договор с господином де Везом. Твоя мать заявила, что она умрет, если ты уедешь в Америку. Он обязался: во-первых, уладить со своим приятелем, военным министром, вопрос о твоем дезертирстве; во-вторых, назначить тебя рекетмейстером и личным секретарем, а к концу года наградить тебя крестом. За это мой салон и я обязались превозносить его вес, его таланты, его достоинства, особенно же его честность. На бирже я обеспечил успех его назначения и должен вести на половинных началах все его биржевые операции, основанные на телеграммах.

Теперь он заявляет, что я взялся вести биржевые операции, основываясь на постановлениях совета министров, но это не соответствует действительности. У меня есть господин N., министр ***… никуда не годный администратор, но умеющий отгадывать и читать на лицах чужие мысли. Он за неделю предвидит намерения короля, бедняга же де Вез не может ничего предугадать за час. Еще месяца нет, как он занимает министерский пост, а его уже разбили наголову в двух совещаниях. Твердо запомни, что господин де Вез не может обойтись без моего сына. Если бы я стал дураком, если бы я закрыл свой салон, если бы я перестал посещать Оперу, он, пожалуй, мог бы сделать попытку связаться с другой фирмой, да и то не думаю, чтобы у него на это хватило решимости; дней пять-шесть он будет холоден с тобой, а затем произойдет вспышка доверчивости. Этого момента я и опасаюсь. Если у тебя будет довольный и признательный вид чиновника на окладе в сто луидоров, то эти похвальные чувства, в сочетании с твоей поразительной моложавостью, позволят ему навсегда причислить тебя к разряду глупцов, на которых можно валить любую работу, которых можно компрометировать, сколько угодно угнетать, как некогда стригли третье сословие, и которые только благодарят за это.

— В излиянии чувств его сиятельства я буду видеть только ребячество, смешанное с притворством.

— Хватит ли у тебя ума выполнить эту программу?

В течение ближайших дней, последовавших за этим отцовским уроком, министр обращался к Люсьену с рассеянным видом человека, обремененного важными делами. Люсьен отвечал как можно короче и ухаживал за графиней де Вез.

Однажды утром министр вошел в кабинет Люсьена в сопровождении канцелярского служителя, несшего огромный портфель. Когда служитель вышел, министр сам закрыл дверь на задвижку и, усевшись непринужденно рядом с Люсьеном, сказал: