Люсьен Левен (Красное и белое)

Он перестал прислушиваться к их беседе и лишь тогда заметил, что г-жа Гранде приняла его очень холодно; это позабавило его. «А я предполагал, — мысленно усмехнулся он, — что я буду у нее в фаворе, по крайней мере, недели две. Для этой взбалмошной женщины две недели — слишком долгий срок: ее затея уже наскучила ей».

Слишком торопливый и резкий вывод Люсьена показался бы смешным всякому, кто привык философски взирать на вещи и действовать осмотрительно. Легкомыслие проявил он, а не г-жа Гранде. Он просто не разгадал ее характера. Молодая, цветущая женщина, уделявшая столько внимания вопросу о росписи фресками своей летней галереи наподобие помпейских галерей, была почти все время поглощена самыми глубокими политическими расчетами. Она была богата, как какая-нибудь г-жа Ротшильд, а хотела играть роль Монморанси.

«Этот молодой рекетмейстер Левен сам по себе неплох. Если бы половину его личных достоинств можно было обменять на определенное положение в свете, которого никто не стал бы оспаривать, из него, пожалуй, что-нибудь и вышло бы. Таков же, каков он в данное время, со своими благородными, но простыми, порой даже наивными манерами, он пришелся бы скорее ко двору одной из тех дамочек, которые мечтают о любовной интрижке, а не о высоком положении в обществе».

Она сама ужаснулась вульгарному образу своих мыслей. «Он не имеет никакого имени. Это просто юнец, сын богатого банкира, злоязычием составившего себе репутацию остроумца. Господин Люсьен всего-навсего дебютант на поприще, где господин Гранде ушел так далеко вперед: у него нет ни имени, ни влиятельных родственников, пользующихся весом в высшем обществе. Он ничего не может прибавить к занимаемому мною положению. Всякий раз, когда господин Левен будет приглашен в Тюильри, я тоже буду приглашена, и даже раньше, чем он. Ему никогда не выпадала честь танцевать с принцессами крови».

Вот о чем думала г-жа Гранде, стараясь при взгляде на Люсьена найти подтверждение своим мыслям, между тем как он считал, что она целиком поглощена проступком бакалейщика Беранвиля и наказанием, которому его надлежало бы подвергнуть, лишив его поставок штабу национальной гвардии.

Через полчаса Люсьен, окончательно убедившись, что его принимают с подчеркнутой холодностью, оказался по отношению к прелестной г-же Гранде в положении знатока, покупающего посредственную картину: поскольку он рассчитывает приобрести ее за несколько луидоров, он преувеличивает ее достоинства; если же продавец заламывает чрезмерную цену, картина сразу становится смешна в глазах знатока, который замечает в ней одни лишь недостатки и впоследствии вспоминает о ней только для того, чтобы посмеяться.

«Эти глупцы считают, — подумал Люсьен, — что меня привела сюда страсть. Что же делает мужчина, сгорающий от пылкой любви, когда видит, что такая красивая женщина оказывает ему столь дурной прием? Он погружается в самую мрачную, молчаливую меланхолию». И Люсьен не произнес больше ни слова.

«Как хорошо разбираются люди в чужих страстях! — продолжал он, улыбнувшись собственным мыслям. — Когда, мне кажется, я находился как раз в том состоянии, которое я теперь изображаю, никто в кафе Шарпантье не обращал на это внимания». Люсьен сидел, как пригвожденный к стулу, сохраняя самую похвальную неподвижность; к несчастью, он не мог заткнуть себе уши.

К десяти часам в гостиную шумно вошел г-н де Торпе, молодой экс-депутат, красавец мужчина, красноречивый редактор одной из министерских газет.

— Читали вы «Messager», сударыня? — спросил он, подходя к хозяйке дома с пошлым и почти фамильярным видом, как бы нарочно подчеркивая свою близость к женщине, к которой были привлечены взоры света. — Читали вы «Messager»? Они не могут ответить на несколько строчек, которые я напечатал сегодня утром по поводу усиления деятельности реформистов и вообще по поводу последнего этапа их идей; я в нескольких словах рассмотрел вопрос об увеличении числа избирателей. В Англии их восемьсот тысяч, а у нас только сто восемьдесят тысяч, но если кинуть беглый взгляд на Англию, что я увижу прежде всего? Какая вершина приковывает к себе и поражает мой взор ослепительным блеском? Могущественная, пользующаяся почетом аристократия, глубоко вросшая корнями в обычаи этого, прежде всего серьезного народа — серьезного потому, что это народ библейский. А что я вижу по сю сторону пролива? Людей богатых — и только. Через два года наследники их богатств и их имен очутятся, может быть, в Сент-Пелажи…

Эта речь, с таким тактом обращенная к жене буржуа и богачке, бабушка которой не имела своей кареты, сначала позабавила Люсьена. Но, к сожалению, г-н де Торпе не умел быть лаконичным, ему нужны были длинные периоды. «Этот наглый фанфарон считает своим долгом изъясняться языком господина де Шатобриана», — подумал выведенный из терпения Люсьен. Он обронил две-три фразы, которые, разъясни он их этой аудитории, сочли бы за шутку, но тут же оборвал себя: «Я веду себя не как человек, охваченный страстью. Прием, оказанный мне госпожой Гранде, обязывает меня быть молчаливым и печальным».