Люсьен Левен (Красное и белое)

— Я все откладываю решение, — говорил он жене и сыну. — Я прошу передать генералу, что он напрягает финансы до последнего предела, что израсходованные им четыре-пять миллионов легко могут вызвать расследование; я мешаю совершать безрассудства де Везу, который утратил над собою всякую власть; я довожу до сведения толстяка Барду, что мы разоблачим только несколько дутых статей его бюджета, и притом самых незначительных, и т. д., но, несмотря на все эти проволочки, ни одна мысль не приходит мне в голову. Кто же окажет мне милость и подаст хоть одну какую-нибудь мысль?

— Вы не в состоянии съесть ваше мороженое и вместе с тем боитесь, как бы оно не растаяло. Трагическое положение для лакомки!

— И я смертельно боюсь, что буду жалеть о моем мороженом, когда оно уже растает.

Эти разговоры возобновлялись каждый вечер вокруг маленького столика, за которым г-жа Левен пила свой отвар.

Все внимание г-на Левена было направлено теперь на то, чтобы задержать падение министерства. В этом духе он и повел три-четыре последних свои беседы с весьма высокой особой.

Он не мог быть министром, он не знал, кого выдвинуть на министерские посты, а вместе с тем терял свое положение, если бы министерство образовалось без него.

Уже два месяца, как г-ну Левену невероятно докучал г-н Гранде, который вдруг на каждом шагу принялся с нежностью вспоминать, что они когда-то вместе работали у г-на Перего. Г-н Гранде всячески лебезил перед ним и, казалось, не мог жить без отца или сына.

— Чего он хочет, этот хлыщ? Стать главным сборщиком налогов в Париже или в Руаме? Или он метит в пэры?

— Нет, он хочет стать министром.

— Он? Министром? Боже великий! — расхохотался в ответ г-н Левен. — Да ведь начальники отделений подымут его на смех!

— Однако в нем есть та непроницаемая важность, которая так нравится палате депутатов. В глубине души эти господа ненавидят всякое проявление ума. Что, если не ум, так не нравилось им в Гизо и Тьере? Они допускают ум лишь в качестве неизбежного зла. Это — последствие воспитания времен Империи и брани, с которой Наполеон обрушился на идеологию господина де Траси после своего возвращения из Москвы.

— Я думал, что палата не захочет опуститься ниже графа де Веза. Этот великий человек обладает как раз той степенью грубости и лукавства типа Виллеля, которые нужны, чтобы находиться на одном уровне с подавляющим большинством палаты. Но этот бесконечно пошлый, бесконечно грубый господин Гранде! Потерпят ли они его?

— Живость и тонкость ума, конечно, были бы смертельным грехом в министерстве; палате, составленной из представителей старого режима, с которой господину де Мартиньяку приходилось иметь дело, стоило немалого труда простить ему известную игривость ума; что было бы, если бы с этим недостатком он сочетал еще и ту тонкость, которая так шокирует бакалейных торговцев и денежных тузов? Если уж пересаливать в чем-нибудь, то избыток грубости гораздо менее опасен: тут всегда можно помочь делу.

— Но этот Гранде не признает другой добродетели, кроме того, чтобы стать под дуло пистолета или перед баррикадой повстанцев. Как только в каком-нибудь деле человек не даст себя подкупить денежной взяткой, местечком для родственников или крестом, он будет кричать, что это — лицемерие. Он говорит, что видел только трех дураков во Франции: господ де Лафайета, Дюпона от Эра и Дюпона от Немура, понимавшего птичий язык. Будь у него еще немного ума, кой-какое образование и известная живость, чтобы приятно поспорить в беседе, он мог бы ввести людей в заблуждение. Но и наименее проницательный человек сразу же видит в нем разбогатевшего торговца имбирем, желающего стать герцогом.

Со времени крупного успеха, который доставила г-ну Левену его вторая речь в палате, Люсьен заметил, что к нему стали относиться совсем иначе в салоне г-жи Гранде. Он старался воспользоваться этой новой удачей и продолжал уверять г-жу Гранде в своей любви, но среди всех ухищрений окружавшей его дорогостоящей роскоши Люсьен замечал только талант краснодеревца и обойщика. Тонкое искусство этих мастеров лишь яснее подчеркивало менее изысканные черты характера г-жи Гранде. Люсьена преследовал зловещий образ, который он тщетно старался отогнать, — образ жены галантерейного торговца, выигравшего крупный куш в одной из венских лотерей, усиленно рекламируемых франкфуртскими банкирами. Г-жа Гранде не была, что называется, дурой и отлично замечала, как невелик ее успех.

— По вашим словам, вы питаете ко мне непобедимую страсть, — однажды сказала она Люсьену с досадой, — а между тем у вас нет даже желания видеть любимого человека, которое предшествует всякому сильному чувству.

«Боже великий, какая зловещая правда! — подумал Люсьен. — Неужели она, на мою беду, окажется умна?» Он поспешил ответить:

— Я человек робкого характера, склонный к меланхолии, и это несчастье еще усугубляется тем, что я глубоко люблю превосходную женщину, не питающую ко мне никаких чувств.