Люсьена

Г. Барбленэ сидит немного позади и слева. Он рассматривает меня. Он удивляется, думая о том, что я благополучно добралась до его дома, который никогда еще не казался ему таким трудно достижимым. Он не знает, должен ли он поместить меня в иерархии существ ближе к жене или к дочерям. Поэтому он колеблется между двумя различными формами подчинения, ему знакомыми, — подчинением отца дочерям и мужа величественной жене. Но он без задних мыслей. Мое вступление в семью в качестве учительницы музыки, мое отныне регулярное появление, место, которое я займу у него, — все это кажется ему окончательно установленным судьбой, и единственный труд, который он дает себе, заключается в том, чтобы приноровиться к этой новой вещи, и наталкиваться на нее неуклюже; даже, может быть, найти в ней для себя удовольствие и пользу.

Младшая, которую я ощущаю там, справа от себя, смотрит на меня с удовольствием. Она только для вида думает обо мне как об учительнице музыки. Для нее важнее всего во мне молодая девушка, старше ее, у которой своя собственная комната в центре города, которая обедает, гуляет, ложится спать, когда хочет, тратит заработанные деньги, как ей вздумается, почем знать, может быть, немного бедная, лишенная семейного приюта, вынужденная терпеть некоторые лишения, которые должны быть дороги нам, потому что полнее отдают жизнь в наше распоряжение.

Она искренне радуется моему присутствию. У ней нет серьезных опасений насчет исхода переговоров. Ей хочется сказать мне: «Не смущайтесь величественным видом моей матери. Собственно, все уже решено».

Слева от меня старшая дочь расположилась так, что внушала мне чувство темноты; едва ли занимаемое ею место могло быть тому причиной, потому что она была озарена светом почти так же, как и мы. Она представлялась мне определенно темным телом. Я бы много дала, чтобы ее не было здесь. Не то, чтобы ее мысли обо мне были враждебны или пренебрежительны. Мне кажется, она даже находила меня довольно стройной, приятной на вид, ни слишком простой, ни слишком элегантной. Но почему-то я думала: «Она сомневается в моих способностях. Ей кажется, что обмен любезностей длился достаточно. По ее мнению, мне бы следовало найти предлог сесть за рояль, сыграть трудный экзерсис, который показал бы мою технику, или какую-нибудь блестящую вещь, или и то, и другое, все наизусть. Но разговор не принимает этого направления. Жалко. Ей придется покориться и создавать себе мнение обо мне понемногу. Тем временем ей придется оказывать мне род уважения, переносить мое покровительство, все это в счет будущего. Да, это неприятно, особенно, когда в летах такая маленькая разница. Но есть еще что-то. Чувство темноты то же, что и раньше. Мысли, пришедшие мне в голову, не уменьшали его или почти что не уменьшали. Свет разливается как направо, так и налево; но слева — это темное тело, это упорное препятствие, о которое он разбивается.

В общем, ничего во всем этом не было ужасного. Главным для меня было встать с моего места в звании учительницы музыки этого дома. Остальное я брала на себя. К тому же дело, по-видимому, шло гладко. Г-жа Барбленэ вела разговор с величайшей осторожностью, и, разумеется, она тратила все эти усилия не для того, чтобы найти самый приличный способ отказать мне. Ее взгляд уже присуждал мне это звание учительницы музыки. Но г-жа Барбленэ была не из тех людей, которые считают излишним подготовлять событие, если оно им кажется все равно неизбежным. Привести нашу беседу к приличному окончанию и должными путями — продолжало для нее быть интересной работой. Г-жа Барбленэ обладала чувством церемониала. В частности, было необходимо, чтобы в нужный момент проскользнула уверенность в том, что мы согласны относительно оплаты уроков. Но я отлично видела, что не будет ни торга, ни даже определенного разговора, пожалуй. Все должно было быть порешено одним едва произносимым словом, намеком. И я могла рассчитывать на г-жу Барбленэ в том, что все это пройдет так же естественно, как дыхание между двумя фразами.