Люси

– Я не совсем сбежала. Я была на утренней службе, но отпросилась с дневной. – Она улыбнулась. – Головная боль, видите ли.

– Понимаю. Ужасная, не так ли? – Он взял её за руку. – Хотите, я покажу вам каюту главы семьи? Вам только нужно снять обувь, чтобы не испортить рисунок.

Несколько минут спустя они, оба босиком, аккуратно ступая между линиями, дошли до начерченной синим мелом спальни Стерлинга Ван Викса и его жены.

– Как удивительно живут богачи, правда? – проговорила Люси, изучая нарисованные помещения.

– Вас это действительно удивляет?

– Да, конечно, удивляет. Вы же знаете, я – дочь священника. У священников нет денег. Нас везде принимают и считаются с нами только из-за… ну… – Она запнулась. – Из-за Бога! – вдруг выпалила она. – Люди боятся за свои бессмертные души так же, как за сбережения в банке.

– И хотя они любят море, всё-таки боятся утонуть в нём.

– Что вы имеете в виду?

– Я должен строить надёжные суда, чтобы никакие штормы не потопили их, а ваш отец должен заботиться о душах, чтобы они попали в рай. Мы все слуги, работающие на их безопасность, живя на самом краю их мира.

Она слегка наклонила голову и улыбнулась. Так он не считает её одной из них, одной из этого племени. Переполняемая радостью, Люси повернулась и показала на участок, отделённый синими линиями в одном из углов спальни:

– А что там?

– Кабинет мистера Ван Викса. Там будет стол и шкафы с книгами.

– А куда ведёт эта дверь? – снова спросила Люси.

– В будуар миссис Ван Викс.

– У неё будет будуар прямо на яхте?

– Да, конечно. Ей же нельзя появляться неодетой при муже. – На его лице появилось выражение ложного ужаса. – Ему тоже нельзя. Так уж у богатых заведено. Поэтому с другой стороны будет дверь в его гардеробную. Таким образом, они не увидят друг друга в… ну, в первозданном виде. – Финеас осёкся и, пряча смущение за принуждённой улыбкой, пробормотал: – Боже мой, Люси, простите меня! Ваше лицо стало почти таким же красным, как волосы. – Он шагнул вперёд, и в следующее мгновение его губы прикоснулись к её губам.

Запах опилок кружил голову. Финеас крепко обнял Люси. А потом резко отстранился и осторожно взял её лицо в руки, как будто девушка была очень-очень хрупкой. В его глазах промелькнула печаль.

– Что-то не так? – прошептала она.

– Я боюсь больше никогда тебя не увидеть.

– Не говори так! – попросила она, каким-то образом понимая, что Финеас говорит не о жёсткой социальной иерархии и приличиях маленького островного мирка. Речь шла о мире, который чувствовался лишь намёком, неуловимом, скрытом в тумане. Люси почувствовала, как её накрывает волна страха.

14. Секрет Этти

«На свете есть секреты и секреты, и мой причиняет особенную боль», – думала Этти, прячущаяся за стволами могучих елей, что росли на берегу бухты.

Этим вечером прилив был особенно сильным: большой камень лавандового цвета, с которого обычно ныряла Ханна, почти скрылся под водой. Каждый раз, когда Ханна ныряла, Этти чувствовала какое-то странное волнение, словно какая-то часть её самой бросалась в воду вместе с нею. А потом, с первой вспышкой сверкающего хвоста, отражающегося от воды, будто комета, летящая из самых глубин океана, приходила всепоглощающая горечь.

Что же её беспокоило больше всего? Сама суть секрета? Или зависть? Или страх, что однажды ночью Ханна уплывёт навсегда? Была и другая тайна, мучившая её, тайна, о которой приходилось постоянно врать. Тайна Лайлы, старшей дочери Хоули, помещенной в лечебницу для душевнобольных в западном Массачусетсе. Ложь заключалось в необходимости говорить, что Лайла уехала за границу, изучать искусство в небольшой деревушке близ Флоренции. Не то чтобы Этти хотелось разболтать это всему миру. Нет, она хотела рассказать лишь одному человеку: Ханне Альбери, работавшей в доме Хоули вот уже два года. Одиннадцатилетняя Генриэтта Хоули, или Этти, как её все называли, была младшей дочерью Горация и Эдвины Хоули из Бостона. Её лучшей во всём мире подругой была Ханна Альбери. Правда, Этти знала о Ханне больше, чем Ханна – о ней. Этти знала главный секрет Ханны. А Ханна, стремящаяся сбежать с суши в море, не знала, что Этти, несмотря на привилегированное положение в обществе – она принадлежала к одной из самых старых и уважаемых семей Бостона, – тоже мечтала о побеге. Этти считала мир, к которому принадлежала, с его законами и нормами, немного – нет, не немного, а чересчур – удушающим. И чем старше она становилась, тем тяжелее ей было.

Тем утром мисс Ардмор, её гувернантка, строго выговорила ей за то, что она собиралась войти в гостиную босиком.

– Никаких босых ног в доме, – шикнула она.

– А почему нельзя? – поинтересовалась Этти.

– Это негигиенично.

– Ох, ёлки-палки! – буркнула Этти, и мисс Ардмор побледнела.

– Этти, ты ругаешься!

– Вы называете это ругательством? Я знаю и похуже. Я знаю слово, которым называется срамное место быка, и даже могу его сказать…

Мисс Ардмор решительно подошла к ней и хлопнула ладонью по губам.