Лютер. Книга 1. Начало

Маркуса передергивает от ужаса и отвращения. Он лихорадочно озирается в поисках чего-нибудь, чем можно было бы вернее прибить негодяя. Голова его занята сейчас единственно этим.

Глаза Маркуса останавливаются на увесистой статуэтке рядом с телевизором. Он делает шаг, чтобы схватить ее, и в эту секунду незаметно подоспевший в гостиную парень всаживает Маркусу в спину охотничий нож.

Мия стоит застыв. Позади нее, прямо в шею, дышит жаром плита. Мии всего одиннадцать, и ее жизнь еще полна всякого рода сумбурных страхов. Например, ночью, разметавшись в своей постели, она очень боится, что ее мамочка и папочка разобьются на самолете или разведутся.

Еще она испытывает страх перед приоткрытой дверцей шкафа, где явно притаился кто-то злой. Или перед страшилищем, которое обосновалось под ее кроватью. Ну а больше всего на свете она боялась плюшевого мишку, которого ей на четырехлетие подарила бабушка. Прочно заняв место на краю Мииной кровати, он неотрывно смотрел на нее своими стеклянными, зловещими глазками.

Когда мама с папой уходили спать, Мия набрасывала на Гадкого Мишку байковое одеяльце, и он превращался в нечто бесформенное. Как будто его здесь и не было. У нее внутри все холодело от страха, когда она представляла, как там, под одеяльцем, его глаза горят злобным огнем. Но лучше уж так, чем когда он на тебя всю ночь пялится. Несколько раз она даже описывалась от страха, оправдываясь утром перед родителями тем, что перед сном выпила слишком много воды. Хотя на самом деле причиной, понятно, был Гадкий Мишка.

Однажды Мия сказала работавшей у них девушке-иностранке (тогда это была другая студентка, которую звали Камилла), что для медведиков она уже выросла. И может быть, настала пора передать его какому-нибудь Бедному Ребенку (в свои пять лет она уже знала, что этот мир полон Бедных Детей).

Камиллу это заявление искренне тронуло. Как и Стеф, которая пришла к Мии в тот вечер. Они с мамой сидели рядышком, в детской, на краю кровати. Сидели, крепко взявшись за руки.

Стеф сказала тогда: «Я узнала от Камиллы, что ты уже стала слишком большой для Малютки Мишутки (Малютка Мишутка — имя, которое мама с папой дали медвежонку, не зная, что на самом деле его зовут Гадким Мишкой).

Мия кивнула и прикусила губку. Между ресниц у Мии влажным серебром переливались слезы: она была уверена, что отдать мишку мама ей запретит, потому что это подарок от бабушки, которая умерла. Но Стеф истолковала дочуркины слезы по-своему. Она нежно погладила ее по лобику, по мягким волосам и спросила: «Так куда, по-твоему, пора идти Малютке Мишутке?» — «Не знаю», — пожала плечами Мия. — «А мне кажется, — сказала мама, — игрушки всегда нужны в детских больницах».

Мия затрепетала от ужаса при мысли, как злобно возрадуется Гадкий Мишка всем тем кроваткам, всем тем спящим малышам! Но — даже сейчас, полжизни спустя, девочка чувствует себя виноватой из-за этого! — она все же кивнула и сказала «да». И на этом все кончилось. Гадкий Мишка отправился в больницу.

С той поры никакой страх не пробирал ее даже наполовину от прежнего. До сегодняшнего дня; и тот старый страх не идет ни в какое сравнение с этим. Она стоит на кухне, а из прихожей доносятся ужасающие звуки. Там что-то гремит, падает, раздаются крики взрослых и что-то похожее на леденящий хохот — скрежещущий, истерический. Только это не смех.

Миа писается. Тепло бежит по ее ногам, босым ступням и скапливается лужицей на плитках пола.

Папа кричит во второй раз:

— Беги, Мия!

Секунду-другую Мия сохраняет оцепенелость. Но вот что-то внутри пробивает ее, словно искра, и она бросается бежать.

Ударив ножом Маркуса, Патрик спешит в полисадник, чтобы затащить внутрь Дэниела. Дэниел наполовину без сознания. Патрик сбрасывает его возле матери. Он видит этот взгляд, такой взгляд, о котором говорил ему Генри. Отец был прав: это похоже на благоговение. В Патрике снова вспыхивает ненависть, и он пинает Дэниела по разбитому колену.

После того как хозяин дома обезврежен Патриком, Генри принимается за иностранную приживалку. При нормальных обстоятельствах он ее, пожалуй, оттрахал бы, но сейчас она ему неинтересна. Тем более что она не является членом этой семьи. Для него это нечто вроде собачонки.

Он за волосы оттаскивает ее на середину комнаты и прямо на глазах у Маркуса полосует ножом по горлу. Выплеск артериальной крови отрадно ласкает слух.

Девица забавно дергается, и Генри хохочет. Взгляды его и Маркуса встречаются, как у двух незнакомых мужчин на пляже, ревниво наблюдающих друг за другом при шествовании какой-нибудь красотки.

Маркус морской звездой распластан по полу. Он что-то бормочет, — кажется, о Боге. Генри смеется, ему все это нравится. Он надевает на руку старый кастет и бьет Маркуса по лицу — бац, бац, бац! Нос взрывается фонтаном крови. Генри думает, что мужчина умер, ан нет.

— Повалуфта, — разбитым вдребезги ртом выговаривает Маркус. — Повалуфта, повалуфта…

Генри весело.

— Чего «повалуфта»? — спрашивает он чуть ли не добродушно. И тут вспоминает, зачем пришел.

— Патрик! — окликает он.