Лютер

Итак, условия договора определены. Предупреждение Лютера прозвучало: если Эразм после всех своих колебаний все-таки решится занять жесткую богословскую позицию и поставит свое перо на службу Церкви, пусть готовится к тому, что на него будет спущена свора памфлетистов. Понимал ли Реформатор, насколько его предложение неприемлемо для христианина, насколько унизительно оно для писателя? В это же время Георг Саксонский, также узнавший о творческих планах Эразма, с горечью писал ему: «Если бы вы осуществили свой благородный замысел три года назад, пылающий сегодня пожар принес бы куда меньше бедствий, а мы не оказались бы в теперешнем печальном положении».

Эразм ответил Лютеру не только как мудрец, но и как человек, знающий себе цену. Если бы он в самом деле ставил себе целью повергнуть Лютера и его единомышленников, он нашел бы способ привлечь к себе симпатии власть имущих, однако он не сделал этого, потому что в результате пострадала бы Церковь. Что касается книги, над которой он работает, то она одна принесет делу защиты Евангелия больше пользы, чем все безумные сочинения тех, кто называет себя лютеранами. Одновременно он написал Гаспару Гедио, бывшему проповеднику при Майнцском дворе, ставшему активным пропагандистом идей Реформации в Страсбурге: «Люди, которые не боятся никаких преступлений, обвиняют меня в малодушии. Если б я мог надеяться, что в один прекрасный день совесть моя успокоится при виде добрых плодов этого учения, я бы показал, что не боюсь ничего. Но посмотрите сами, к чему ведет проповедь их Евангелия! Они выбросили вон из храмов и домов изображения святых, но почему же, без конца поминая Евангелие, они не спешат изгнать из своего сердца идола плотских утех, куда более опасного?»

Значит, книга будет написана. Приняв это решение, Эразм сразу почувствовал, что его спокойной жизни в Базеле пришел конец. Человек, которого почитала и прославляла вся Европа, в письме к кардиналу Кампеджо делился своей тревогой: «Приходится постоянно быть настороже, потому что, попытайся я уехать из города, меня разорвут на части немцы, которые своим поведением все больше напоминают сумасшедших. Многие из тех, кто кичливо именует себя евангелистами, скорее заслуживают звания бесноватых, настолько они безрассудны». Новым, незамутненным взглядом озирался он вокруг, и увиденное заставляло его содрогнуться от омерзения. «У меня на глазах, — доверительно сообщал он герцогу Саксонскому, — под знаменем Евангелия на свет рождается новая порода людей — бесстыжих, дерзких, своевольных. Кончится тем, что они доберутся и до самого Лютера». Рассказывая Гайа Германну о будущей книге, он заранее предвидел реакцию, которую ее появление вызовет у людей, живущих «с Христом на устах и дьяволом в сердце». Те же мысли звучат в его письме к Теодору Гезию: «Самые священные слова, такие, как Евангелие, Слово Божье, Вера, Христос, Святой Дух, не сходят у них с языка, однако большинство из них ведет себя так, что у меня нет ни малейших сомнений — это бесноватые». В письме к Генриху Штромеру снова читаем: «Новое Евангелие имеет одно неоспоримое достоинство — оно наглядно показало нам, что из себя представляет новая порода людей, бессовестных, лукавых, презирающих все и вся святотатцев, которые даже между собой не могут договориться, потому что ни к чему не питают уважения, а способны только к ругани и склокам. Не могу вам передать, до чего отвратительны мне эти буйные и опасные безумцы. Знай я, что есть на Земле место, куда еще не проникла эта зараза, бежал бы туда не раздумывая».

Своими огорчениями он делился даже с Меланхтоном. Оба принадлежали к одному и тому же племени гуманистов, несмотря ни на что поддерживали между собой ровные и вежливые отношения. «Когда-то, — писал он, — Евангелие вызвало к жизни новую человеческую расу... О том, что зарождается сегодня, я бы предпочел умолчать. Люди, которых еще недавно я относил к числу лучших, веря, что они живут для добродетели, изменились настолько, что стали неотличимы от худших из худших. Они очень любят ссылаться на Евангелие, только никому кроме себя не позволяют его толковать». «Если раньше, — читаем в еще одном письме, — Евангелие превратило грубых, диких, алчных, жестоких святотатцев в человечных, добрых, милосердных и миролюбивых людей, то что же творит с ними новое Евангелие? Как последние нечестивцы, они только и думают, как бы завладеть чужим имуществом, сеют вокруг себя семена раздора и клевещут на честных людей! Куда ни глянь, повсюду одно лицемерие и новая тирания, и ни следа истинно евангельского духа!»