Лютер

Своему корреспонденту, жаловавшемуся на снедавшую его тоску, он давал такой совет: «Когда вами овладеет печаль, скажите себе: «Я должен славить Господа нашего Иисуса Христа!» И все дурные мысли исчезнут без следа». Он даже сделал попытку обратиться с просьбой к придворному мюнхенскому музыканту Людвигу Зенфлу, поясняя, что им движет «великая любовь к искусству музыки». То был редчайший случай, когда ярый противник князей-католиков не анафемствовал против них: «Герцоги Баварские являются моими врагами, однако я одобрительно отношусь к ним за то, что они поддерживают и почитают музыкальное искусство». В подтверждение своих слов он приводит довод абсолютно субъективного свойства, который, однако, для Лютера стоит любых других: музыка, пишет он, «приносит умиротворение и укрепляет душу. С замиранием сердечным стремлюсь я навстречу этому искусству, которое так часто служило мне единственным утешением».

Но и музыка оказывалась бессильной перед отчаянием, которое нет-нет и накрывало его своей волной. «Сердечная грусть, — признавался он, — отвратна Богу; между тем я предаюсь ей по сто раз на дню». И снова виновником своих страданий он называл дьявола. Но настаивал, что никогда не сдается без борьбы. Как же он сопротивлялся? Очень просто. Он давал лукавому понять, что ему, Лютеру, хорошо известно, что папа — его, дьявола, креатура. «Да что он такое, твой папа, чтобы ты оказывал ему такое внимание, чтобы я его славил?» Он идет даже на то, чтобы открыть дьяволу глаза на «низость папы». И ему самому становилось легче. «Гнусность папы — вот величайшее мое утешение! Если кто-нибудь думает, что папу нельзя оскорблять, то он всего-навсего жалкий дурак! Да оскорбляйте его сколько душе вашей угодно!» Той же участи заслуживают и сторонники папы. «Честь мне и хвала, — предрекал он, — если обо мне скажут, что я осыпал папистов отборными ругательствами, клял и оскорблял их. До самой могилы буду я клеймить позором и проклинать этих негодяев!»

Порой ему удавалось заставить умолкнуть искусителя еще более простым способом. «Дабы положить конец искушению и отвлечься от пустых мыслей, я частенько зову жену. И так далее...» Последнее выражение оставляет читателю свободу догадываться, что именно рассказывал Пророк своим сотрапезникам, когда речь за столом заходила о совместных усилиях Мартина и Кэтхен по изгнанию беса. Конрад Кордатий высказался более определенно: «Эти тревожные мысли и неразлучное с ними уныние, как рассказывал Лютер, удручали его больше тяжких трудов и ранили больнее вражеских нападок. Вот они, самые страшные орудия смерти! Я так и не смог, повторял он нам, отыскать средство избавления от них. В конце концов я просто прижимал к себе жену и старался изгнать сатанинские мысли, возбуждая плоть». Иерониму Веллеру, также мучимому навязчивыми страхами, он советовал прибегнуть к аналогичному лечению, то есть разлечься с женщиной, а то и совершить «какой-нибудь грех пострашнее, дабы показать дьяволу всю меру своего презрения».

Очевидно, эти меры, какими бы дьявольски хитрыми они ни казались, так и не привели к желаемой цели. Возможности человеческой плоти ограничены, возможности сатаны безграничны. В 30-е годы Лютера терзали по ночам сомнения и страхи. Не пойдешь же всякий раз будить Кэтхен! «Я куда чаще сплю с сатаной, чем со своей Кэтхен!» — честно признавался он. Враг рода людского, судя по всему, преследовал его без устали, стремясь заполучить Лютера в свои лапы. Ночные битвы, писал он, «стали для меня ужасней дневных сражений... Дьявол известный мастер изобретать аргументы, которые выводят меня из себя». Когда помощи жены становилось недостаточно, приходилось выдумывать что-то еще. «Сатана внушает мне более чем странные мысли. Тогда я собираю в кулак все свое мужество и громко кричу ему: «Поцелуй меня в задницу!»

Что же это за «аргументы» и «странные мысли», которые порождал адский дух в душе Мартина Лютера? Оказывается, он ставил ему в упрек его прошлое, говоря: «Ты не любил Бога!» Если бы еще сатана твердо заявил ему: «Ты на протяжении долгих лет творил гнусный грех — служил мессу!» Но нет, лукавый обманщик никогда ни словом не обмолвился о мессе. Зато вновь и вновь нападал на него, стараясь задеть побольнее его верность своему делу. Разве это не знак, что его миссия — от Бога? «Что станет с тобой, если окажется, что твое учение ложно?» Вот когда для Лютера начиналось самое страшное. Безысходное отчаяние завладевало всем его существом, и надежды на избавление не оставалось вовсе.