Лютый зверь

— Ладно, пошли, — махнул рукой здоровяк. Он явно старался загладить неловкость от встречи и быстрее провел Виктора мимо стариковского кордона.

Ох, кто бы сомневался, что воевода в любом хмелю помнит, что ни с каким посланием к великому князю он никого не отправлял! Световид появился в горнице, куда сопроводили Виктора, с хмельным и в то же время грозным взором. От немалого количества горячительного он раскраснелся. А когда увидел, кто именно стоит перед ним, то, кажется, даже заскрипел зубами. Виктор и вовсе мог поклясться, что явственно услышал этот звук. Симптомчик, однако.

— Здрав будь, воевода-батюшка.

— Я точно помню, что никакого гонца в Брячиславль не отправлял, а уж тебя и подавно. Лучше бы причина твоей дерзости была достойной, не то небо тебе с овчинку покажется.

— Прости, воевода. Но как быть иначе, я и не знаю. Дело очень серьезное.

— Сказывай.

— Сходный воевода приказал мне с моим десятком ватагу разбойников изловить.

— Изловил?

— Изловил.

— Так ему и докладывай или в съезжую вези к дьяку. Это не причина меня от гостей дергать.

— Не получается коротко, воевода-батюшка.

— А ты постарайся.

Ого, а ведь тучи все больше сгущаются. Нужно срочно вываливать все и сразу. Тут ведь такое дело. Мало того что воевода серчает, так еще и у самого Виктора с некоторых пор характер стал не подарок. Ну как не выдержит, а какая с того польза?

— Человечек ко мне на рынке подошел и шепнул, мол, пробавляется купец Истома делами нечистыми и повязан он с ватагой, за коей я охочусь. А выйти на татей я могу через человечка его, Любима.

— Думаешь, что говоришь?! Истома — уважаемый купец, их род не одно поколение в Звонграде проживает. А кто ты, чтобы напраслину на него возводить?

Вот так вот. Ты никто и звать тебя никак, стой в сторонке, жуй сопли и не смей наговаривать на уважаемых людей. Понятно, тут такие нравы и с этим ничего не поделаешь. Но вот чуть не накрыло, уж и взгляд стальной метнул в боярина. Все понятно. Но ведь он не по своей прихоти занимается, он на службе. И отношения к этой службе хотелось бы иного.

Сталь только искрой блеснула во взоре, который он тут же отвел в сторону.

— Не напраслина это, воевода. Взял я грех на душу, преступил закон, спеленал Любима да поспрошал. Без особого ущерба здоровью его поспрошал, хлипковат оказался.

— Под пыткой человек и не то скажет. А уж коли слаб, так и вовсе во всех грехах мыслимых и немыслимых сознается.

Ага, а тон уже заинтересованный. Не увидел дерзостного взгляда? Ну и хвала Отцу Небесному.

— Ведаю, воевода. Да только я к тебе не со словами его пришел. Рассудка не лишился, чтобы с такою малостью шум поднимать. По указке Любима мы прямиком вышли на логово ватаги да накрыли их. Четверых раненых привезли на твой суд, кто был сильно поранен и не доехал бы — добили, головы убиенных в мешках. Все в кремле у твоего дома.

— Любима того кто-нибудь видел?

— Никто не видел, воевода. Ни его, ни татей. Все надежно укрыто. Твоим именем прикрываясь, я никого не допустил осматривать волокуши, от греха подальше.

— Вот это ты верно сделал.

А в глазах азарт. Что ж, понять человека можно. Ему, поди, купцы уже плешь проели, мол, что же это деется, пошлину с торгового люда взимаете, а порядка на дорогах никакого. Выть вы, ребятки, СЕЙЧАС начнете. Если воевода с умом это дело раскрутит, то не миновать вам подъема пошлин. А власть проследит, чтобы на рынке цены не взлетели, дабы народ не огорчать. А то как же! Сами ноете, а сами с татями дела имеете. Может, все и иначе будет, но Виктору отчего-то виделся именно такой поворот дела.

— Кто был тот мужичок?

— Не ведаю, воевода. Убег он сразу.

— От тебя?

— И на старуху бывает проруха.

— Гхм. Когда Любима спеленали?

— Уж больше суток.

— Э-эх, порушил ты мне все веселье, скоморох.

— Дак не ведал я, воевода-батюшка.

Только смирение. Не стоит его расстраивать, Смолина. А на будущее лучше бы вообще держаться от таких дел подальше. Времени стало жалко, понапрасну колесить по лесам не хотелось, а результат — едва на недовольство местной администрации не нарвался.

— Ладно, не серчаю.

Вид довольный, как у кота, что тайком от хозяев крынку сметаны умял. Нет, точно. Достали его купцы до самой печенки.

— Двигай в кремль и никого, слышишь, никого к своим волокушам не допускай. Моим именем не допускай. Я скоренько.

Скоренько. Скоренько — не то слово. Загалдело, загомонило, забряцало! Не во всем кремле, понятное дело, только в остроге. Среди стражников был объявлен сбор. Воевода, сопровождаемый дьяком и подьячим, лично спустился в подвал для производства дознания.

Виктора, понятное дело, туда никто не приглашал. Забрали все вещдоки (оружие в них не входило, как-никак — трофеи, дело святое) — и отправили восвояси. Ясно, что не обратно в Обережную, а на постоялый двор. Тут и надлежало находиться до дальнейших распоряжений.

Уже ближе к полуночи Виктора разыскал стражник и велел прибыть в острог. Делать нечего, собрался со всей поспешностью. А как иначе? Ведь сам полковой воевода от праздничного стола оторвался.