Лютый

По зоне ходили слухи, что все годы службы в лагере Булкотряс, прозванный так зеками за его широкий зад, любит во время дежурства посещать хозяйскую сауну. Ни одному «петуху», залетевшему в лагерь последним этапом, не суждено было миновать майора. Тот обожал на правах «первой ночи» порадовать себя свежатиной, издеваясь таким образом над блатными. Вот и сейчас, улыбаясь Сергею слащавой улыбкой активного педераста, он вызывал у бывшего десантника лишь приступ отвращения.

— Знаешь, майор, я, между прочим, сочувствую тебе! — сказал Лютый. — Видишь, я отсидел и домой поехал. А ты, словно колхозный конь, всю свою жизнь за всю зону будешь срок свой тянуть. Ты сам себя к пожизненному сроку приговорил и поэтому тебе не ждать амнистии, — сказал Сергей, плюнув сквозь металлическую решетку.

— Лютый, мать твою! — крикнул ДПНК вслед уходящему на свободу Сергею, — Ты знаешь, я удивляюсь, как же, сука, тюрьма меняет людей!? Ты до зоны ведь был боевым офицером. В разведке служил, если кум не врет. У тебя же достоинство и честь должны быть, а ты, как последний урка по «фене», словно Ростропович на контрабасе «шпилишь»! — сказал майор.

Лютый взглянул на него и, улыбнувшись, тихо ответил:

— С кем поведешься, начальник, с тем обязательно сядешь! Давай, открывай калитку, я на волю хочу. А Ростропович на виолончели играет, бляха медная, меломан ты гребаный! — сказал Сергей напоследок.

Звук электрического замка, словно элекроспуск пулемета ПКТ, кольнул сердце бывшего осужденного. На мгновение Сергей остановился и посмотрел сквозь решетки в сторону жилой зоны. Это был его последний взгляд на лагерь, где он провел последние восемь лет. Сейчас он переступит через последние ворота проходной, и мозг просто сотрет этот период жизни, как стирает компьютер ненужную информацию.

Душу Сергея рвало странное чувство.

В это мгновение, глядя в пока еще голубое небо, он почувствовал, как к горлу подкатил комок, а слеза неописуемого счастья навернулась на его глаза. Что происходило тогда в душе Сергея, было ему непонятно. Сейчас Лютому хотелось упасть на колени и целовать, целовать эту землю, хотелось кричать от радости и даже плакать. Вздохнув полной грудью воздух свободы, Сергей улыбнулся, и сделал первый шаг навстречу своей новой судьбе.

— Ну что, каторжанин, зенки свои пялишь? Будешь свои «кишки» получать или так домой покатишь в лагерном клифте? — зло спросила кладовщица вещевого склада.

— Ты бы, овца, форточку-то свою прикрыла, а то что-то сквозняком потянуло, — сказал Лютый, подавая вещевую квитанцию.

Та взглянула на окно, что-то буркнув себе под нос, пошла покачивая своим огромным задом. Кладовщица долго ковырялась, выискивая его вещи, пока не появилась с большой спортивной сумкой.

— Я отвернусь. Можешь переодеваться, — сказала она.

— Я баб не стесняюсь, — ехидно сказал Сергей, скидывая черную робу.

Он открыл сумку и достал все новые вещи, которые получил по почте от матери. Отпоров бирку с фуфайки, Сергей сгреб жалкие казенные тряпки и брезгливо вынес их на улицу, где для таких дел стояла металлическая бочка. С чувством какой-то странной ненависти Лютый запихнул их в бочку и поджег, наблюдая, как огонь пожирает эту ненавистную ему спецформу.

Закинув сумку на плечо, Сергей сам себе улыбнулся, и насвистывая какую-то севшую на язык мелодию, почему-то вспомнил Егора Прокудина из «Калины красной». Обнимать белые березы Сергей желания не испытывал, но устроить праздник для души ему сейчас хотелось, как никогда.

Со стороны местного населения незнакомец внимания к себе не привлекал. Правда, местные аборигены Туруханска привыкли к тому, что почти каждый день из ворот колонии освобождаются отбывшие срок заключенные. Мало ли на Руси таких каторжан, чей срок подошел к концу, и Родина мать широко отворяет перед ними двери колоний. А все для того, чтобы бывший ЗК влился в новую жизнь и уже через пару недель вновь возвратился туда, где план по вырубке леса был превыше всего.

Дверь местного райповского магазина широко распахнулась, и Лютый, гордо подняв голову, вошел внутрь, теребя в руках новые бумажные купюры. Изобилие и ассортимент товара в магазине в десятки раз превосходил те времена, когда однажды он попал в места столь отдаленные. Жажда общения с нормальными людьми, вот что теперь было для него поистине подарком самой судьбы. Все эти годы мечта выпить бутылку хорошего пива была настоящей доминантой, которая сидела в его сознании и не давала спокойно жить. Теперь, когда перед глазами стояли полки с пивными бутылками, он даже не мог сориентироваться. Это был настоящий шок.

— Мамаша!!! — с одесским еврейским акцентом аля-Жванецкий обратился он к пышной крашеной блондинке с искусственной родинкой на её богатом, выпирающем из декольте бюсте.