Ливень без туч

- Ты говоришь о Кабире, Нанаке, Даду и даже тех людях, имен которых никто не слышал - Сахаджо, Дайе - даже о них. Почему ты не говоришь о Тулсидасе? Он живет в каждом индийском сердце.

Я не упоминал его умышленно. Я знаю, что он живет в каждом индийском сердце, но он там живет по неправильным причинам. Он живет там, потому что старый гнилой индийский ум его там удерживает.

Тулсидас поддерживал мертвую религию. Он был богословом, не бунтарем. Он не несет такого огня, как Кабир, Сахаджо, Фарид, - только пепел. Одно время, может быть, в нем был огонь - во времена Рамы. Тулсидас - это только последователь сгнившего пути. Он следует традиции. У него есть место в индийском сердце, потому что в умах большинства людей есть место для мертвой религии. Люди мертвы. Мертвых привлекает мертвое. Но у мертвых нет места для Кабира. И Сахаджо не производит большого впечатления. Чтобы получить от них впечатление, тебе нужно стать живым. Если хочешь, чтобы они были в твоем сердце, тебе придется изменить сердце. То, что они просят у тебя, очень дорого, но, чтобы повторять стихи Тулсидаса, ничего не требуется. Он просто дает выражение твоего ума лучшим языком. Это твои выражения. Он не говорит ничего другого, он представляет уже готовые верования в красивой одежде. Он тебе нравится. Он выражает твой ум.

Поэтому "Рамаяна" Тулсидаса вошла в каждый дом - она представляет каждый дом. Она представляет толпу, толпа слепа, и ее численность огромна. Он ничего не знает о себе, но выражает ваши древние концепции и верования очень красивым языком. Он не говорит ничего нового, он повторяет ваши слова.

Если ты понимаешь вещи правильно, если Тулсидас тебе нравится, это означает, что ты пытаешься избежать внутренней революции. Это труп религии, из которого давным-давно ушла жизнь. Именно поэтому индуистское общество приняло Тулсидаса с великим уважением и благодарностью.

Но Кабир - это проблема, Сахаджо - это проблема. Они приносят свежие новости из дома Бога. Их индивидуальность возникает свежей, как утро. Лишь немногие смогут их узнать. Их смогут узнать лишь те, у кого есть стремление и способность стать новым, - те, кто готов пройти с ними через огонь. Некоторые люди смогут узнать их состояние, но песни их флейт не привлекут миллионы; лишь немногие избранные пойдут по их путям. Да, может случиться и так, что однажды их пути тоже станут старыми. Тогда их окружат богословы и начнут создавать традицию - тогда к ним присоединятся миллионы людей.

Когда религия становится старой, люди присоединяются к ней, потому что в мертвой религии уже не нужно меняться. Напротив, мертвая религия тебя спасает. Она не меняет тебя - она тебя спасает, защищает. Именно это случилось с Нанаком. Голос Нанака был голосом бунтаря, но в голосе сикхской религии нет никакого бунта. Теперь это проторенная тропа. Нанак зажег огонь, но теперь сикхи такие же, как и индуисты, мусульмане, христиане; теперь все кончено. Когда Нанак начал свой бунт, с ним были очень немногие; очень немногих - их можно сосчитать по пальцам - он привел в трепет.

Слово сикх родилось от слова шишья, ученик. Он нашел нескольких учеников, которые были готовы учиться, которые были готовы идти с ним, куда бы он их ни повел; в глубокую ли темноту или свет, в день или ночь, и каким бы ни был результат, они были готовы с ним идти. Религия сикхов родилась из этих нескольких учеников. Но время идет, все становится организованным и превращается в секту. Богословы собираются, продолжаются объяснения, формируются церкви и храмы, все устанавливается и тупеет. Огонь бунта погашен пеплом богословия. Любовь к медитации забыта, и священные писания становятся важнее. Пока был Нанак, он был важнее всего, теперь важна книга Гуру Грантха Сахиб. Оригинальное, без-мысленное существование потеряно; теперь акцент на словах. Теперь люди и священники сидят и читают. Может быть, они хорошо читают, объясняют, может быть, они хорошо поют, но где голос Нанака? Теперь есть только книга. Книга зависит от тебя: ты можешь придать ей такой смысл, какой тебе понравится. Нанак от тебя не зависит. Ты не можешь придать Нанаку свой смысл; он слишком живой. Поэтому мастер потерян, и теперь у них в руках осталась только книга мастера.