ЛИВИЯ, или Погребенная заживо

Однако Блэнфорд понимал, что в Ту-Герц ему ехать нельзя. Потом они тепло попрощались, и его слегка кольнуло сожаление, словно он опасался, что их дружба прекратится, что она жива пока лишь из-за его женитьбы на Ливии. Каким он все-таки был глупцом. Прежняя привычная стабильность таяла и превращалась в нечто иное, в нечто жидкое, как лимфа. И среди всех этих метаморфоз сверкали, словно драгоценные камни, воспоминания о Провансе, подарившем ему изобилие впечатлений. Милые сердцу картины не оставляли его, ему то и дело снился старый дом, укрывшийся среди высоких деревьев, тамошняя тишина, оркестрованная лишь ветром да плеском бегущего через сад ручья.

Уходя, она вдруг спросила, не скрывая мучивших ее чувств:

— По-твоему, я поступаю неправильно? Не хотелось бы причинить Сэму боль.

Он помотал головой, но ее слова поразили его. Она знала, что поступает неправильно, иначе не стала бы спрашивать, значит, в глубине души она все понимает. Ему стало стыдно из-за охватившей его внезапной радости, как только он осознал ее. Он чувствовал, что это ужасно, что это непростительно. Надо исправляться, а для начата он поищет для нее в Лондоне какой-нибудь экстравагантный подарок…

Кремация — чистый, лишенный надрыва, способ прощания, причем не только с умершим человеком, но и с собственными мыслями о смерти, а также со страхами и опасениями, которые они порождают. Все уже промокло под дождем, под ласковым синим дождем, который окутал нежным перламутровым флером окна старого респектабельного «Даймлера», нанятого для Блэнфорда и Кейда. Кроме них, никто не провожал ее в последний путь. Маленький гроб был очень легким и слегка подпрыгивал на катафалке. Цветов он заказал очень много, потому что знал, как сильно она любила цветы. Непрошеная параллель все же мелькнула у него в голове, когда он выписывал чек: «А вот меня никогда не любили — ни законной, ни беззаконной любовью». Он ощутил страшную опустошенность, истощение, будто все сгорело внутри — никаких чувств, он нищий, и это пепелище в его душе якобы могли заслонить литература и искусство. Возможно, в будущем, в зрелом возрасте… конечно, однако доживет ли он до этого самого возраста? Война на носу. Поддавшись неожиданной прихоти, он купил новенький автомобиль и оплатил уроки вождения. Договор с Кейдом он продлил еще на год, но предложил ему долгий отпуск, чтобы тот мог навестить родных на севере. Отучившись на курсах вождения, он поедет в Прованс и будет ждать, как все пойдет дальше.

Нет мрачнее места, чем крематорий, однако этот крематорий выглядел до странности легкомысленным и, честное слово, больше походил на казино где-нибудь в Южной Италии. Над главным зданием вздымался вверх плюмаж дыма, но дождь сбивал его, и дым стелился над забетонированными площадками, окружавшими это место. Целые участки здесь были заняты устроенными с большим вкусом цветниками с бледно-желтыми нарциссами и прочими мемориальными изысками в духе Вордсворта. Оказалось, что они приехали слишком рано, так как покойников было довольно много. Пришлось ждать, заодно им выпала возможность помолиться, так как зал ожидания был устроен в часовне. Часовня, стилизованная под деревенскую церковь, производила удручающее впечатление: леденящим бездушием и инфернальным уродством. Алтарь со святыми на дешевых витражах был очень темным, потому что на них не попадал свет — из-за построенной рядом уродливой воскресной школы. В углу стояла прислоненная к стене доска. Блэнфорд, когда-то игравший в крикет, сразу же узнал табло, какие все школы покупают для своих крикетных полей. Вместо счета на нем были аккуратно, печатными буквами, выведены фамилии — по порядку. Впереди в очереди были еще трое — миссис Хамбл, миссис Годбоун и миссис Лэмб — после них значилась Эвелин Блэнфорд. Надо ждать своей очереди? Кейд молился с нарочитой важностью — главный похоронный статист изображал полагающуюся скорбь. В старом потертом цилиндре и выцветшем фраке, диккенсовский типаж, карикатура на самодовлеющую респектабельность. Грязные обтрепанные манжеты этот фигляр довольно смело обкорнал маникюрными ножницами. Он задыхался от астмы и фальшивого благоговения. Блэнфорд закрыл глаза и тяжело вздохнул, моля Бога, чтобы все поскорее закончилось. Удивительно, как глубоко его потрясла смерть матери, он даже не представлял, что накатит волна столь невыносимой печали, что он так остро почувствует одиночество.