Ливонский поход Ивана Грозного. 1570–1582

Вслед за устранением этого формального препятствия представилось новое, которое немало горечи причинило соперничествующим сторонам и особенно папскому легату. Оказывалось, что к титулам был чувствителен не только московский царь, но и раб рабов Божиих, как называл себя папа. Представитель его на Запольском съезде, Поссевин, желал играть главную роль, роль устроителя мира между Москвой и Речью Посполитой, роль вершителя судеб народов и государств. Договорные грамоты должны были засвидетельствовать это перед всем миром и потомством и гласить в течение веков о силе и величии главы католической церкви и его уполномоченного. Баториевы послы, как католики[975], готовы были удовлетворить это совершенно законное желание Поссевина и хотели написать в перемирной грамоте, что договор был заключен в присутствии папского посла[976]. Но московские послы, ссылаясь на то, что в наказе у них нет об этом ни слова, отказались принять формулу, предложенную послами Батория. Хотя Иоанн и прибегнул к посредничеству папы, однако он желал, очевидно, избегать всего, что могло бы свидетельствовать о подчинении его авторитету главы католичества. Царь не оказывал почестей, какие приличествовали папе, — с католической, конечно, точки зрения, как наместнику Христову на земле. По выражению Поссевина, Иоанн писал «папу, что просто папа», величал его представителя не послом, а только посланником[977]. Московские послы действовали, понятно, согласно предписаниям своего государя и поведение их до такой степени стало раздражать Поссевина, что он явно начал склоняться на сторону Батория, забывая о беспристрастии, обязательном для посредника[978]. Спор окончился согласно желанию Поссевина: в акте перемирного договора посредничество папского посла было отмечено, следовательно, условия мира было освящены авторитетом римского первосвященника[979].

Могло казаться теперь, что всякие препирательства уже более невозможны. Случилось, однако, иначе. Московские послы прилагали все свои усилия к тому, чтобы сохранить за своим государем хотя бы только призрачные, формальные права на Ливонию. Они изъявили сначала желание вписать в текст договора выражение о том, что Иоанн уступает Баторию вместе с другими ливонскими замками Ригу и Курляндию, т. е. такие владения, которые никогда Иоанну не принадлежали. Это заявление вызвало целую бурю негодования. Баториевы послы удалились с совещания, говоря, по своему обыкновенно, что они уже более не приедут. Поссевин же потерял окончательно терпение и в раздражении на московских послов дошел до поступков, не приличествовавших его сану. Крича, что они явились не посольствовать, а воровать, он вырвал из рук одного из послов, Олферьева, черновик договорной записи, швырнул ее за двери, схватил самого посла за воротник шубы и пуговицы оборвал.

«Подите вон из избы, — кричал он, — мне с вами уже не о чем больше говорить». «И мы, холопи твои, — пишут послы Иоанну, — Антонью говорили: и то ты, Антоней, чинишь не гораздо, государево великое дело мечешь, а нас бесчестишь, а нам за государево дело как не стоять? Да говоря, государь, мы пошли от него из избы и пришли мы, холопи твои, к себе в избу, и тотчас пришел к нам литвин ротмистров Миколаев человек Жебридовского и говорить нам: велите деи своим людям накладываться, а утре вам ехати к собе и приставы деи утро к вам будут»[980]. Ввиду этого, памятуя царский наказ, послы подчинились тому, что они считали «конечной неволею», и отступились от своего требования, однако не совсем, как мы сейчас увидим.

Они попытались еще раз при помощи новой уловки отстоять формальную сторону притязаний своего царя на Ливонию. Переговоры близились уже к концу. Согласие, казалось, устанавливается между сторонами по всем пунктам. Срок перемирия был определен в десять лет, начиная с Крещения Христова 1582 года. Решено было, что Баторий первый отправит к Иоанну своих послов для ратификации договора (на Троицын день), а потом Иоанн своих (на Успеньев день). Оставалось написать договорные грамоты, что также было сделано. Назначен уже был день для присяги, которою обе стороны должны были скрепить условия, на каких они договорились между собою. Баториевы послы радовались, что приходит конец их трудам, и радовались тем более, что Замойский, их руководитель, торопил их кончать поскорее дело, указывая на невыносимое положение армии под Псковом и на новую опасность, которая, как казалось ему, приближается к Речи Посполитой. В лагерь польского гетмана явился с письмом к королю Баторию шведский посол, Итальянец Лаврентий Каньоло, и стал просить о свободном пропуске к Поссевину, но получил отказ. Замойскому почуялись в этом козни Швеции против его государства: он стал опасаться, чтобы шведский король не начал переговоров с московским царем во вред интересам Речи Посполитой[981].