«Ливонский» цикл

Исходя из числа сотенных голов, которые «ходили» под перечисленными воеводами (а было их ровным счетом 70 — в полтора с лишком раза больше, чем было в зимнем походе), то на этот раз войско князя Мстиславского насчитывало около 20 000 или несколько больше «сабель» и «пищалей» — и это не считая обозной прислуги и посошных людей, с которыми русская рать вполне могла иметь 30 000–35 000 или даже больше «едоков». Конечно, это не 30 000 конных и 10 000 пеших ратников, о которых писал Курбский, и тем более не 150 000 московитов, упомянутых у Реннера, однако рать Мстиславского была чрезвычайно велика — и не только по ливонским меркам.

Это огромное войско сопровождал не менее впечатляющий наряд. Сам Кеттлер в письме рижским ратманам сообщал, что московиты везли с собой 100 орудий. У Курбского речь шла о «делах великих» «четыредесяти», не считая полусотни прочих, поменьше. Цифры Кеттлера расшифровал словоохотливый Реннер, согласно которому московиты располагали 15 fuirmorser, 24 grave stucke an kartouwen und nothschlangen — тяжелыми артиллерийскими орудиями (картаунами и нотшлангами), без учета более мелких feltgeschutte — мелкокалиберных полевых пушек.

Поражающие своей масштабностью военные приготовления московитов не могли утаиться от ливонских ландсгерров и гебитигеров. О том, что московские варвары готовятся к грандиозному наступлению, не догадывался разве что только слепой и глухой. Об этом свидетельствовала и возросшая активность мелких русских отрядов, набегавших то тут, то там на пограничные комтурства и фогтства ордена и владения рижского архиепископа. Об этом же говорили двойной поход «лехкой» рати Курбского и донесения шпионов и доброхотов из Юрьева и Ругодива о концентрации русских войск, подвозе провианта, фуража и амуниции, ремонте дорог и мостов и прочих военных приготовлениях.

Увы, ответить чем-либо более или менее равноценным Ливонская конфедерация была совершенно неспособна. Как писал русский историк Г. В. Форстер,

«борьба партий, разъединенность и своекорыстие достигли в Ливонии крайних пределов; об общих действиях мало кто думал, и летописец ливонский (Реннер — прим. авт.) прав, когда говорил, что не знает, кого считать за друга, кого за врага».

Никто не хотел брать на себя ответственность за судьбу Ливонии, и все обращали свой взор к Кеттлеру как к последней надежде, а тот «враждовал с Фюрстенбергом, недоволен был и появлением Магнуса (брат датского короля Фридерика II — прим. авт.) в Ливонии, сталкивался постоянно с Ревелем, Ригою и другими городами». Да и, если честно, не были Кеттлер и тем более архиепископ рижский Вильгельм теми харизматичными вождями, которые могли наполнить сердца ливонских рыцарей и бюргеров тем духом, который побуждал их предков кровью и потом, преодолевая неслыханные трудности и лишения, выстраивать готическое здание ливонской государственности. Неспособные к ратным делам, Вильгельм и в особенности Кеттлер больше надежд возлагали на хитроумную дипломатию и интриги. Потому-то, столкнувшись с трудностями и проблемами, писал Форстер, Кеттлер искал помощи у Польши, Пруссии и германского императора.

Увы, ставка на дипломатию и интриги себя не оправдала. Прусский герцог Альбрехт, немало сделавший для того, чтобы втянуть Ливонию в безнадежное противостояние с Москвой, отделывался сочувственными посланиями в духе «денег и солдат нет, но вы держитесь». Римский император и германский король, верховный суверен Ливонии, попытался было воздействовать на Ивана Грозного дипломатическим путем, отправив в Москву своего посланца И. Гофмана, но безрезультатно. Санкции, уже в который раз введенные против Московита, не имели успеха по той простой причине, что тому удавалось раз за разом их обходить.