Ливонское зерцало

У Николауса мелькнула мысль, что напрасно он выпил у привратника вина. Он, задумавшись о привратнике, о его необычной манере произносить звуки горлом, упустил из виду, забыл... а теперь вот вспомнил: и Мартине давали что-то пить из фляги — может, такое же вино? Он слышал к тому же, что в здешней местности в обыкновении у некоторых крестьян насыпать в вино подпорченную рожь[81]; и слышал, что такое вино вызывает у выпившего видения...

Но уж было поздно.

Вино, и правда, оказалось хорошее, хотя вкус его не пришёлся Николаусу по душе. Вино согрело его быстро. Расслабляющее тепло растеклось по желудку, потом ласковой бархатной волной ударило в ноги, наполнило их силой и одновременно необычайной лёгкостью, а потом... потом оно одурманило голову — властно и приятно; вино забрало у него голову, и всё, что происходило вокруг, теперь стало напоминать чудесный сон — нежный и какой-то золотистый, словно окрашенный лучами утреннего солнца. Всё было прекрасно, ибо на душе стало легко и радостно. И прихожая, до этого выглядевшая мрачновато и убого, стала как бы прихожей самых роскошных палат; и привратник с надвинутым на самые брови чёрным клобуком обратился в очень милого человека, с которым захотелось навек подружиться, которого захотелось именовать не иначе как братом, младшим братом.

— Можешь называть меня братом Бенедиктом, — достучалось до его сознания откуда-то извне. — А если ты хочешь знать моё истинное имя, то — Альпин.

Растеклись от вина мысли — не догнать. Николаус успел ухватить одну: ему подумалось, что даже если бы перед ним сейчас предстала ужасная старуха — горбатая, носатая, кривая и с тремя жёлтыми зубами злобная карга, — то и в ней бы он отыскал милые черты (не то что в этом смазливом юноше, в младшем брате), более того, она вполне могла бы показаться ему прекрасной девой — настолько прекрасной, что он готов бы был признаться ей в любви. Николаус улыбнулся этой сумасшедшей мысли.

Кружило голову волшебное вино...

— Ты знаешь, что ассамблея сегодня в масках?

— Знаю.

— Тогда выбирай...

Привратник, взяв Николауса за плечо, повёл его к столу, занимавшему половину прихожей. По пути он пояснял:

— Кто-то приходит сюда со своим обличьем, но если своего нет, то у пас, пожалуйста, много всего. Приятно глазу и радует нечестивое сердце.

На столе во множестве лежали маски; вернее было бы назвать их харями. Здесь были хари свиные, собачьи, волчьи, овечьи, бычьи, кошачьи, беличьи, заячьи, барсучьи, обезьяньи, черепашьи, сорочьи, лягушачьи и прочие. Николаус, не долго думая, выбрал волчью. Она показалась ему самой замечательной. Она будто просилась ему в руки. Это не была маска в привычном понимании слова (клеенная из бумаги или шитая из тканей, раскрашенная и покрытая лаком), это была шкура, содранная с волчьей морды и значительной части шеи, искусно выделанная и с крепкими кожаными завязками.

Привратник похвалил:

— У тебя хороший вкус. Благородного человека тянет к благородному зверю.

— Зачем прикидываться овцой, если рука ищет меча? — уклончиво ответил Николаус и засмеялся; хмель разбирал его всё больше.

— Иерархи уже собрались. Ты слышал — ударил колокол. Сейчас пойдут братья и сёстры, — и привратник протянул Николаусу свёрток. — Надень мантию и ступай.

Николаус послушно облачился в чёрную мантию, надел волчью харю. А куда идти, не знал.

Привратник улыбнулся:

— Ты, как видно, впервые у нас, брат?.. — голос у него стал сладкий, как у соловья, а за спиной под плащом как будто трепыхнулись крылышки.

Николаус, с трудом подавляя изумление, посмотрел на него, ответил:

— Да, частым гостем меня не назовёшь. Матушка Фелиция приглашала...

— Не надо объяснений, — остановил его привратник. — Сегодня у нас большой праздник.

Тут привратник подвёл Николауса к одной из дверей, что были в прихожей, и отворил её.

Николаус вошёл в очень просторное помещение с низким каменным сводом, вымазанным сажей. Массивные каменные перекрытия поддерживались не одним десятком квадратных пилонов. Стены были расписаны непонятными словами на неизвестных языках; скорее всего, надписи мог прочитать только тот, кто владел языком тарабарским. Тут и там встречалась пентаграмма.

Голова приятно кружилась, волшебный золотистый свет довольно быстро окутывал стены и пилоны, наплывал на чёрные своды.

В помещении находилось уже немало людей. Николаус насчитал до двадцати. Но, судя по количеству масок, что он видел в прихожей, братьев и сестёр ожидалось чуть ли не в два раза больше.

Взору Николауса представился настоящий маскарад — если иметь в виду разнообразие харь. На плечах же у гостей были одинаковые чёрные мантии.

Николаус оглядывал хари. При этом веселье так и разбирало его. И только скромность удерживала его сейчас от какой-нибудь озорной выходки.

Хари были такие привлекательные! Конечно же, и люди, что скрывались за ними...