Ливонское зерцало

Тогда Николаус спросил парней по-эстонски, куда они идут и отпустила ли с ними Мартину госпожа?

Парни тоже не ответили ему. Они ухом не повели и, поравнявшись с ним, даже не взглянули в его сторону, будто Николауса и не было на дороге. Николаус даже засомневался: уж не бредит ли он и не видится ли ему странный сон? да и есть ли он вообще на этом свете, не обман ли всё — и этот свет, и эта тьма, и эти люди на дороге, и он сам со своими чувствами?..

Двое парней держали девушку под руки, третий шёл впереди, четвёртый следовал позади. Николаусу показалось, что Мартина не очень хотела с этими людьми идти; насколько он мог видеть в полутьме, она даже будто сопротивлялась, однако не достаточно решительно. Если девушка упиралась сильней, парни задерживали шаг и давали ей что-то хлебнуть из фляги. Мартина, хлебнув, смеялась и шла. Николаус услышал нечто неестественное в смехе Мартины, какой-то натянутый это был смех. Она никогда не смеялась так. Может, она была совсем пьяна? Или чем-то одурманена? Тем напитком, что ей давали, не пригубливая флягу сами?

Очень Николаусу всё это не понравилось. Он остановился. Некоторое время стоял на пустынной дороге, глядя вслед парням и служанке. Наконец, одолеваемый подозрениями и одновременно подстрекаемый любопытством, повернул обратно — за ними. Дабы их не потерять из виду, прибавил шаг. Ветер, беснующийся, раскачивающий и треплющий кроны деревьев, заглушал его шаги.

Рваными клочьями пролетали по небу тучи. То появлялись звёзды, то набегали новые тучи, гнались друг за другом бесконечной чередой, и из них проливался холодный, злой дождь.

Когда тучи заслоняли свет звёзд, Николаус шёл по середине дороги, когда же свет звёзд снова проливался на землю, Николаус жался к стенам домов. В иные моменты, когда особенно светлело, ему приходилось прятаться за ближайший угол. Осторожно выглядывая из-за угла, он следил за удаляющимися по улице тенями, ждал полной темноты. Впрочем Николаус мог бы теперь и не спешить; он догадался уже, куда они — Мартина и эти четверо парней-эстов — идут. В церковь деревенскую. И Хинрик ему намекал весьма прозрачно, и прислуга, слышал не раз, между собой шепталась, что в церкви пылауской проходят иными ночами некие тайные службы, и сходится будто на службы не простой народ — колдуны и ведьмы, и сам Сатана будто в образе идола их привечает, и обществом демонов — слуг своих, инкубов и суккубов — их одаривает и так поощряет. Рассказывали, что уже очень многие из местных посещают те службы, те шабаши, и даже показывали тех людей друг другу: «Вот — он!», «Вот — она!»... И говорили, что будет этих людей, почитателей Сатаны, ещё больше, ибо множатся они быстро, ибо оживился Сатана, видя беды людские, искушает, искушает, заманивает, голодных и нищих, страдающих, ни за грош скупает. Говорил и старый ландмейстер Фюрстенберг им с Удо при встрече — что многие ливонцы ропщут, что недовольны принятием новоизобретённой веры — аугсбургского исповедания, считают, что истинная вера церковная была ими предана, оттого наступили и множатся несчастья земли ливонской, и эти недовольные, протестуя, тайно обращаются к дьяволу и устраивают чёрные мессы с песнями и танцами, с попойками и обжорством, с оргиями, кончающимися содомией и свальным грехом, с ведьмиными родами на алтаре и человеческими жертвоприношениями, детоубийством чаще всего. Стремясь к свободе и протестуя, они меры не знают, и свобода у них обращается в разнузданность, а протест всё усиливается безнаказанностью; извращённая свобода их живо попадает в поле греха, ибо чего же ещё, как не запретного, но сладкого, греховного, может желать примитивный ум, долгое время скованный жёсткими установлениями, ограничениями христианской веры?.. Ещё много шептались в замке о том, что госпожа Фелиция вовсе не больна, что она попросту — ведьма, предавшаяся дьяволу, князю греха, и говорили, что никакая дурная кровь не мучит её, и даже совсем ничто её не мучит, говорили, что попросту дурачится высокородная дама от скуки, морочит барону и домашним головы, а вместе с ними — и учёному лекарю Лейдеману. И на тайных службах будто именно благородная Фелиция задаёт собранию тон.

Пока Николаус, стараясь оставаться незамеченным, шёл по улице за Мартиной и работниками из замка, он встретил ещё и других каких-то людей, которые, несмотря на редкое по силе ненастье, тоже покинули свои дома и преодолевали отчаянные порывы ветра, закрывались от секущего дождя клобуками, пробирались к церкви Святого Себастьяна. И чем ближе подходил Николаус к церкви, тем больше видел этих людей, идущих, видимо, на ту тайную службу, о какой он только что думал. На деревенской площади он уже увидел этих людей немало. Группами и поодиночке чёрными тенями они стояли тут и там, но в церковь не входили, ожидая какого-то условленного часа. Все эти люди стояли в молчании. Их стояние на площади, их неподвижность в разгулявшейся стихии, их мрачное молчание могли бы какого-нибудь человека послабее духом привести в трепет и обратить в бегство. Но это уж был бы не про Николауса разговор.