Лизавета, или Мери Поппинс для олигарха

— Да вроде не случилось ничего такого, от чего я могла впасть в полное уныние, — слегка саркастично отозвалась я, складывая руки на груди. И замерла, глядя на протянутый мне лист бумаги. — Что это?

— Возможная причина твоего будущего уныния, — просто откликнулся Кирилл, как мне показалось, слишком тихо.

Подавив вздох, я перевернула лист… и онемела, прочитав его содержимое.

Кусок бездушной бумаги оказался самым настоящим свидетельством о смерти.

Моим свидетельством о смерти.

— Я не смог тебе сказать раньше, — убедившись, что Стас не обращает на нас никакого внимания, сознался Кирилл, стараясь не смотреть в мою сторону, видимо, чтобы не смутить еще больше. И не зря: после первого секундного шока у меня внезапно слезы навернулись на глаза. — Араньев немного переиграл, и теперь по всем документам ты умерла в больнице от побоев, успев только дать показания. Бабушка твоя уехала давно к твоей младшей сестре в другой город, туда же и собиралась ты, даже успела продать квартиру перед отъездом. И уволилась с работы, естественно, в садике это подтвердят, я договорился. Теперь тебя не станут искать, а даже если и будут, все равно не найдут. На случай, если тебя узнает кто-то из знакомых, ты — это не ты, а твоя младшая сестра. Это объяснит сходство.

— Мама уехала, когда я была совсем маленькой, — голос дрогнул, и пришлось утереть рукавом рубашки выступившие слезы. — Мы даже не знали, куда и почему.

— Я знаю, — не став отрицать, просто кивнул Громов. — Твоя бабушка рассказала. Это мы и взяли за легенду. И мое предложение все еще в силе. Если хочешь, ты можешь остаться, и я сделаю тебе документы на любое имя. Если нет, твоя бабушка сейчас обживается в Питере. Ты можешь к ней присоединиться в любой момент, я не стану тебя задерживать.

Я промолчала. Да и что тут можно сказать в ответ? Разве только…

— Ты прав, — решительно утерев слезы, я с педантичностью сложила проклятую бумажку в четверо и спрятала ее в нагрудный карман, надежно застегнув его на пуговицу. — Мне действительно нужно развеяться.

— Все в порядке? — положив руку на мое сидение, Кирилл словно невзначай коснулся моего плеча, явно пытаясь приободрить. — Если нет, скажи.

— Тут сложно быть в порядке, — невесело усмехнулась я. Конечно, на самом деле хотелось сказать и сделать многое. Выругаться, психануть, разреветься или вообще, впасть в истерику… Но один взгляд в зеркало заднего вида в салоне, и мое сердце дрогнуло. Стасик, будто почувствовав мой взгляд, вскинул голову и улыбнулся так, как умеют только дети. Обаятельно, обезоруживающе, с неподдельной радостью и весельем, с толикой ожидания и предвкушения какого-то маленького чуда. И я точно могу сказать, нет на свете худшей вещи, чем обмануть ожидания ребенка. — Стас ждет. Мы обещали.

Всмотревшись в мое лицо, долго и молча, Громов в конце концов кивнул, заводя двигатель. Больше мы эту тему не поднимали, и не потому, что не хотелось. А потому, что все свои переживания я могу выплеснуть и потом. Да и если подумать, ничего особо страшного не произошло. Это всего лишь бумажка! Я жива и здорова, бабушка тоже…

Но почему-то такое начало первого моего выхода в свет казалось мне дурным предзнаменованием.

Парк семейного отдыха представлял собой огромный уголок настоящей зелени, раскинувшийся прямо посреди душного, пропахшего смогом и бензиновыми выхлопами мегаполиса. Семейным он назывался исключительно потому, что отдельно взрослым здесь делать нечего. Всё развлечение для старших поколений представлялось только колесом обозрения довольно среднего размера, да рельсами с кабинками, движущимися по всей окружности парка, на высоте где-то четырех-пяти метров над ним. В остальном же, здесь царило раздолье только для детей: множественные аттракционы, небольшой контактный зоопарк, батуты, самые разнообразные детские площадки, прокат электромобилей и гироскутеров, огромные надувные прозрачные шары в неглубоком бассейне, ларьки с разноцветной сахарной ватой, горячей кукурузой в стаканчиках и леденцами…

У палатки с последними, кстати, застыли мы сразу, едва только оказались на территории парка, почти сразу около входа. И в голос со Стасиком выдохнули, не сдерживая благоговения и восхищения перед гигантским витым леденцом на палочке, больше похожим на произведение искусства и воплощение самых смелых детских фантазий одновременно:

— Ух, ты…

Что уж говорить, сладости всех размеров произвели даже на меня неизгладимое впечатление!

Кирилл же, посмеиваясь, просто достал из кармана небольшое кожаное портмоне и протянул ребенку рыжую купюру:

— Условия ты помнишь, да?

— Конечно! Спасибо, Кир!

И, цепко ухватив бумажку, самостоятельно ринулся покупать вожделенную круглую и плоскую вкусняшку величиной с его собственную голову. Интересно, а как он собирается это есть?

— А не много? — с неодобрением покосилась я на невозмутимого мужчину, убирающего кошелек, параллельно наблюдая и за тем, как Стасеныш аккуратно прячет сдачу с покупки к себе в кармашек шорт.