Locus Solus

Знаменитый сеньор Сэрхыог, одетый в тяжелую шубу и легкий головной убор, не узнать которого было нельзя, манипулировал на площадке черного цилиндра всевозможными щелкающими кнопками, расположенными за лампой, если смотреть со стороны линзы, к которой он сам стоял лицом. Доктор все время следил за круглым зеркалом, неподвижно и с некоторым поворотом установленным чуть впереди и справа от него на вертикальной металлической стойке, привинченной к полу.

Сделав еще два шага к стеклянной перегородке, мы увидели, что больной подает признаки чрезвычайного возбуждения, вызванного, несомненно, действием синего света — более интенсивного в том месте, где он стоял, чем в других, так как именно на самый центр фокусной камеры, как видно, названной так вполне справедливо, приходился фокус линзы.

С обратной стороны клетки, прямо против нас, стоял человек в шерстяных перчатках и в наглухо застегнутой шинели из толстого сукна с надетым на голову капюшоном, держа в правой руке короткий железный прут, оказавшийся, как объяснил Кантрель, магнитом. Не спуская глаз со шлема больного, он добивался того, чтобы обе гравюры были постоянно обращены в сторону источника света, а для этого он лишь приближал к нужной точке стрелки свой магнит, от чего стрелка все время находилась на линии, перпендикулярной нашей стеклянной стене.

Кантрель отвел нас чуть правее, рекомендуя смотреть на гравюру, изображавшую Нурри. Когда больной еще только вошел в клетку, она стала бледнеть, а теперь рисунок исчезал прямо на глазах. По словам метра, доктор Сэрхьюг видел в своем зеркале клетку, от которой его отделяла линза и в зависимости от быстроты постепенного исчезновения рисунка нажимал на цилиндре ту или иную кнопку, вызывая тем самым значительные, хотя и невидимые нам, колебания синего света. II вот в тот момент, когда в рамке оказалась лишь просто белая бумага, щелканье кнопок прекратилось, а это означало, что регулировка яркости окончательно завершена. Что касается плана старого Парижа, то он сохранял свой прежний вид.

Больной тем временем достиг вершины возбуждения и больше не владел собой. Словно пытаясь избежать какой-то боли, он тряс руками и ногами прутья клетки, вставал, испытывая, как казалось, нестерпимую тревогу. Несмотря на всю эту тряску и верчение, обе рамки все время были обращены к линзе, благодаря человеку в капюшоне, который то и дело, ни на миг не теряя бдительности, двигал рукой вправо, влево, вверх, вниз, все время поднося магнит в нужное место так, чтобы не выпустить из подчинения вращающуюся стрелку, сам же он, разумеется, не входил в клетку и даже случайно не прикасался к решетке.

Какое-то время мы смотрели, как беснуется в клетке больной, но Кантрель, не дожидаясь окончания сеанса, повел нас дальше. Проходя мимо черного цилиндра, мы снова увидели, как доктор Сэрхьюг, все так же положив руки на кнопки пульта, не прерываясь и не меняя позы, смотрел на зеркало. Кантрель объяснил, что, когда исчез рисунок с первой гравюры, он следил с помощью зеркала за планом Парижа, обладавшим большей стойкостью. Начни он бледнеть, доктору стало бы ясно, что его световой аппарат разладился и работает с чрезмерной силой, а значит, требуется его немедленное вмешательство.

Следуя дальше, мы увидели позади доктора Сэрхьюга обратную сторону некой декорации. Обойдя ее, мы оказались с лицевой стороны, представшей нам в виде части роскошного фасада, покрытого окрашенной штукатуркой и лепниной. Фасад стоял перпендикулярно стеклянной стене и касался ее чуть левее места, где мы остановились.

Совсем рядом с нами сквозь широко распахнутую настоящую двухстворчатую входную дверь в фасаде, над которой красовалась надпись «Гостиница Европейская», виден был мощеный плитами холл, стены которого обозначались простыми разноцветными холстами на подрамниках.

Над входом, как раз посредине горизонтальной части дверной рамы, торчал направленный наружу перпендикулярно фасаду короткий кованый стержень с подвешенным на конце большим фонарем. На той из четырех стеклянных граней фонаря, которая обращена была к входившим в гостиницу, мы увидели карту Европы — всю в красном цвете.

Над дверью выступал вперед настоящий большой навес-маркиза, контрастировавший с просто нарисованными окнами этого, с позволения сказать, здания. Из маркизы лился яркий луч света, шедший от электрической лампы с рефлектором, закрепленной на самом верху на железной поперечине прозрачного потолка огромной клети. Луч косо падал на карту, и создавалось впечатление, что это солнце посылает его, хотя в данный момент оно скрылось за облаком. В нескольких шагах от входной двери рядом с грумом в летней ливрее стоял человек во всем черном, одетый так, будто на улице трещал мороз.

Помощник, который, пока мы наблюдали за больным, прошел довольно далеко от нас, направляясь вправо, вдруг вышел из гостиничного холла и стал быстро удаляться от нас, дошел до угла фасада и исчез за ним. Отклонившись назад, мы увидели, что он бежит к фокусной камере.