Лодки уходят в шторм

Орлов сидел в президиуме, присматривался к людям и поражался, как электризуют их слова ленинского письма. Ему подумалось: крикни им сейчас: "В бой, товарищи!" — и они мгновенно выбегут грозной лавиной, устремятся на противника, сметут и раздавят его.

— "…Эсеры и меньшевики держат нос по ветру и колеблются в сторону победителя Деникина"[27],— прочел Коломийцев, и Орлов невольно посмотрел на Сухорукина, сидевшего в первом ряду, на виду у президиума.

"Что он уставился на меня, старый болван! — отвернулся Сухорукин. — Ну, были у меня колебания, не скрою. Но ради чего? Ради свободы и революции! Смею вас заверить…" После того как Орлов отверг его предложение взять власть в свои руки и вместе с Ильяшевичем создать новое правительство по типу краевой управы, Сухорукин пребывал в состоянии постоянного страха, каждую минуту ждал, что за ним придут чекисты. И этот страх и инстинкт самосохранения побуждали его к активной деятельности. Он просто из кожи лез, чтобы снабдить войска хлебом и продуктами, и все видели, как он самозабвенно старается.

Но червь властолюбия продолжал точить его. И сейчас, когда он слушал письмо, его захватила коварная идея: надо убедить крайсовет заключить с муганцами мир и провести всеобщий съезд, чтобы избрать новые органы правления. Крайсовет пойдет на это, не может не пойти, у него не остается иного шанса сохранить власть. "На съезде большевики, несомненно, потерпят фиаско. Алексеев и К° забили головы муганцам лозунгом "Советы без большевиков". Вот тогда я… смею вас заверить! Только не спешить, не спешить! — Сухорукин огляделся по сторонам, будто его мысли могли услышать. — Только не спугнуть их. Надо сделать так, чтобы эта мысль им самим пришла в голову…"

Когда Коломийцев дочитал последнюю фразу письма "…Тогда мы победим!", зал в едином порыве встал и зааплодировал.

Начались выступления. Канделаки говорил о мобилизующей силе обращения ЦК. О том, что его надо донести до каждого коммуниста, до каждого красноармейца. Хорошо бы размножить его. Напечатать в типографии экземпляров сто.

— На чем печатать? Бумаги нет! — крикнули из зала.

— Я достану два рулона обоев! — заявил с места Сухорукин.

Агаев сказал, как важно, чтобы о письме узнали в талышских селах, и предложил Ахундову, Мамедову и Гимназисту Салману срочно перевести его на азербайджанский язык.

Один за другим сменялись ораторы на трибуне. С тревогой за судьбу республики говорили они о самом, на их взгляд, важном, что надо предпринять немедленно.

Председатель ЧК Блэк призывал к усилению борьбы с паникерами и клеветниками, саботажниками и спекулянтами; предложил потребовать от хошевцев освобождения комиссаров, арестованных в Привольном, в противном случае расстрелять полковника Ильяшевича.

Доктор Талышинский говорил о тяжелом положении госпиталя, предложил начать сбор в изобилии произрастающих в лесах и горах Талыша целебных трав и ягод, которые могли бы в какой-то мере возместить недостающие медикаменты.

Ахундов сказал, что в лесах Талыша во множестве бродят кабаны, но талыши не охотятся на них из религиозных предрассудков. Надо, мол, Совнархозу заняться заготовкой кабанины для русского и армянского населения Ленкорани.

— Помилуйте, товарищи! — раздраженно воскликнул Сухорукин, нервничавший оттого, что разговоры о повседневных, насущных нуждах защитников Ленкорани уводили в сторону от задуманного им. — Мы собрались говорить о спасении нашей республики, а нам предлагают странные вещи: гоняться по лесам за кабанами, собирать травки и ягодки. Кто-кто, а вы, доктор Талышинский, умный человек, как вы можете всерьез вносить такое поистине удивительное предложение? Ну как можно смешивать высокое и мелкое? Или это насмешка над революцией, смею вас спросить?

— Позвольте, позвольте, товарищ Сухорукин, — с места возразил ему Талышинский. — Мелкое, вы говорите? Вы часто и подолгу лежали в нашем госпитале. И если б мы не лечили вас этими "травками и ягодками", не поддерживали бульоном из кабанины, вы давно протянули бы ноги и не занимались бы сейчас демагогией, смею вас заверить.

В зале рассмеялись. Сухорукин беспокойно поерзал в кресле, поняв, что оплошал.

— Не вижу предмета спора, товарищи, — успокоил людей Канделаки. — Судьба республики зависит не только от наличии боеприпасов, но и от того, здоровы ли, сыты ли ее защитники.

— Добавлю только, — вставил Коломийцев, — что Сергей Миронович прислал вам вместе с патронами и бомбами ящик хины.

— Помилуйте, — начал выкручиваться Сухорукин, — меня не так поняли. Я имел в виду, что эти мелкие вопросы неуместны на сегодняшнем активе, их можно решить в рабочем порядке…

Словом, выступлений было много. Давно не проводилось в Ленкорани такого широкого и представительного собрания. Вот и хотелось каждому высказаться, поделиться наболевшим.

Коломийцев вспомнил такое же людное и бурное собрание в этом зале. Тогда здесь царило радостное возбуждение и ликование, в речах ораторов звучала твердая уверенность в победе над врагом. То было в начале мая, в первые дни рождения Муганской республики. А теперь… неужели это ее последние дни?