Логика чудес. Осмысление событий редких, очень редких и редких до невозможности

Психологи используют термин «резильентность», описывающий качество человека, который становится сильнее в борьбе с жизненными трудностями. Эта идея выражается в строчке из популярного мюзикла «Фантастикс» (The Fantasticks), поставленного в 1960 году: «Без боли в сердце пустота». Таким образом, «резильентность» описывает частный случай антихрупкости, но используется только в профессиональном жаргоне психологов. Еще более специальный термин «посттравматический рост» описывает это качество более конкретно: травмы и невзгоды могут привести не просто к выздоровлению, но и к дальнейшему улучшению психологического здоровья.

Еще один тип антихрупкости называют, обычно с уничижительным оттенком, «комплексом Наполеона». Это название основывается на распространенном мнении (у которого, к слову, немного убедительных оснований), что низкорослым людям, таким как Наполеон, свойственно чрезмерное стремление компенсировать свой малый рост излишней агрессивностью или властностью, и именно это стремление к компенсации позволяет им добиваться успеха. Сам Наполеон был человеком не особенно низкорослым: его рост — 168 см (или, по другим данным, 170) — был даже выше среднего для взрослого француза его времени.

Антихрупкость «бойца»

Концепцию антихрупкости можно с пользой применять к состязаниям любого типа, в том числе к спортивным единоборствам. Профессиональные боксеры говорят, что бокс — это спорт, в котором избивают даже победителя: если и победитель не получит жестко пару раз, тогда это не бой, а бойня.

Есть люди, которым хорошая драка, по-видимому, доставляет удовольствие. Настоящий боец не боится пропустить несколько ударов соперника, если в конце концов выходит победителем; чем ожесточеннее бой, тем больше ему нравится драться и тем энергичнее он сражается. Такой боец не просто не замечает ударов; бьют его, бьет он, и это делает бой интересным.

Многие бойцы обладают на удивление мягким характером. Они не напрашиваются на неприятности. Их латентные дикость и агрессия проявляются, только когда начинается бой. Выше я упоминал, что крещендо рассерженных голосов может быть предвестником кабацкой драки. В этот момент спокойный тихонский мир добродушного пьянства готов уступить место диконскому хаосу — если, конечно, противная сторона не найдет умиротворяющих доводов. Но на этом этапе мирное разрешение конфликта случается редко, хотя вежливое извинение почти всегда способно предотвратить драку. Меня поражает, что люди готовы рисковать своей жизнью, лишь бы не потерять лицо.

Как-то раз, подъезжая к светофору, я замечтался, не успел вовремя затормозить и стукнул машину, стоявшую впереди. Удар был очень слабым, и все повреждения свелись к царапине на бампере. Но это была блестящая новенькая BMW; из нее выскочил мускулистый молодой человек, непрерывно крича: «Почему ты это сделал? Почему? Почему? Почему?» Он был явно расстроен, и я видел, что при малейшей провокации дело перейдет в драку. Не думаю, чтобы он хотел сильно меня покалечить, хотя я вряд ли вышел бы из этой переделки целым и невредимым; ему скорее хотелось сорвать на мне свою злость. Меня внезапно осенило, и я ответил: «Почему? Потому что я облажался. Мне очень жаль». Молодой человек моментально смягчился. Теперь ни о какой драке не могло быть и речи. Через несколько минут мы уже обменивались данными для отчета о ДТП, в полном соответствии с тихонскими правилами дорожного движения.

Бойцы встречаются и в интеллектуальных сферах. Не так давно я читал лекцию по психологии мышления группе очень молодых шахматистов. Я сказал, что те из них, кто хочет стать великими игроками, должны любить боевые аспекты игры. Нужно и выстоять, и одолеть противника, находящегося по ту сторону шахматной доски. Один из тренеров этой команды, гроссмейстер — то есть игрок наивысшей категории в Международной шахматной федерации (ФИДЕ), — не принадлежавший, однако, к числу самых успешных игроков мира, сказал мне, что после моих слов его осенило: «Теперь я понимаю, почему я так и не стал великим шахматистом. Я не люблю драться!» Действительно, он был шахматистом аналитического, интеллектуального склада и всегда пытался найти оптимальный ход для каждой конкретной ситуации, но не обращал внимания на боевые аспекты соревнования. Тем не менее, поскольку обычно ему удавалось найти наилучший ход, гроссмейстером он стал.