Логика истории СССР

Насколько был оправдан возврат к чрезвычайным методам? Если бы у страны было не 10-13, а хотя бы 20-30 лет на проведение индустриализации и подготовку к войне, безусловно, именно нэп представлял бы собой оптимальный вариант развития. В конце этого пути мы имели бы подлинно социалистический способ производства и совершенно другую страну. Но у нас не было этого запаса времени. Поэтому, так же как и в 1917-1921 гг., при кажущейся многовариантности решений альтернативы фактически не было, любое другое решение вело к катастрофе. На стройках индустриализации решался вопрос жизни и смерти нашего государства и народа. Индустриализация это, возможно, самое грандиозное свершение «советского» способа производства. Но чрезвычайные методы таят в себе опасность, так как они действенны в основном в кризисных ситуациях, а за их пределами лишь в течение ограниченного периода времени и при наличии определённых условий.

КОЛЛЕКТИВИЗАЦИЯ СЕЛЬСКОГО ХОЗЯЙСТВА

В соответствии с «Декретом о земле» вся земля была национализирована и передана в безвозмездное и вечное пользование крестьянам. Таким образом, крестьянин остался независимым от государства производителем. Это обстоятельство обусловило восстановление рыночного характера экономических отношений между городом и деревней после окончания гражданской войны.

С переходом к нэпу начался новый этап социального расслоения деревни. В 1927 г. доля кулацких хозяйств составляла 4-5%, и они производили 20%, а вместе с зажиточными середняками до 30% товарного хлеба. Вместе с тем отнюдь не угроза капитализации деревни стала решающей причиной коллективизации. Очевидно, что форму и темпы преобразования аграрного сектора предопределила проблема индустриализации.

^{На примере коллективизации сельского хозяйства мы в очередной раз убедимся, что причину резких поворотов истории СССР следует искать в области экономики, а не идеологии. Идеология только обслуживает те процессы, которые инициируются процессом развития экономики.}

Некоторое время удавалось компенсировать недостаток промышленных товаров, способных удовлетворить крестьянский спрос, за счет механизма «ножниц» цен. Однако результатом политики неэквивалентного обмена стала «хлебная стачка» 1927-1928 гг. — отказ зажиточного крестьянства продавать хлеб государству по твёрдым ценам. По сути, повторилось ситуация 1917-1918 гг.: в стране было достаточное количество хлеба, но государство не могло взять его обычными рыночными средствами. «Хлебная стачка» была кризисом монопольного рынка, на котором государство выступало в качестве монопольного покупателя. План хлебозаготовок был всё-таки выполнен, но не путём поднятия цен или демонополизации рынка, а с помощью чрезвычайных мер в духе продовольственной диктатуры — повальных обысков, судебных репрессий, реквизиций хлебных излишков и даже имущества крестьян, обвинённых в спекуляции. Тем самым впервые после гражданской войны был создан прецедент решения экономических проблем нерыночными, внеэкономическими методами.

Тупиковый характер ситуации усугубляла низкая товарность сельскохозяйственного производства вследствие увеличения доли мелких крестьянских хозяйств. В 1926/27 хозяйственном году доля товарного (поступившего на рынок) хлеба составила только 630 млн. пудов вместо 1300 млн. пудов в 1913 г., то есть сократилась вдвое при одинаковом(!) валовом сборе. (До революции 72% товарного хлеба производили помещики и кулаки). По этой причине даже при самых благоприятных условиях государство всё равно не смогло бы получить необходимое для проведения программы индустриализации количество хлеба. Таким образом, уже к концу 1920-х гг. мелкое раздробленное крестьянское хозяйство достигло предела своего развития с точки зрения общегосударственных интересов. Поэтому тенденция к его укрупнению и механизации носила объективный характер.