Логопед

— Вот видите, — сказал человек, улыбнувшись. Кажется, он и в самом деле был уверен, что никому, кроме независимых журналистов, не придет в голову заниматься преступлениями речеисправителей.

— Я, видите ли, хотел… Я знаю, что… — начал Заблукаев, но брат Палимпсест его перебил:

— Вполне могу себе представить. На какую газету вы работаете?

— Я… знаете, я…

— Конечно, знаем, — кивнул брат Палимпсест. Его спокойная уверенность изумляла Заблукаева все больше и больше. — Вы не хотите говорить. Что ж, дело ваше. Но, доложу вам, мы и это знаем. Вы работаете на эмигрантские издания, правда?

И Заблукаев с облегчением согласился:

— Правда.

— Вот видите, — сказал брат Палимпсест. — Вы не думайте, мы не легковерны. Но мы давно к вам присматриваемся. Ведь сначала мы думали, что вас заслали. Некоторые братья решили примерно вас наказать, но я попросил их немного повременить. Мне захотелось узнать, зачем вас заслали сюда, кто это сделал. А потом некоторые братья сообщили мне, о чем вы пытались их расспросить. О чем говорили на кухне. — Неожиданно он наклонился через стол к Заблукаеву и спросил, глядя прямо ему в глаза: — Вас интересует Язык? Не так ли?

— Д-да, это так.

— Вот видите. От нас не укрылось, какое впечатление произвел ваш материал на логопедов. Откуда они узнали, как вы думаете?

— Э-э… думаю, что им донес кто-то из трактира.

— Вот и мы так думаем, — кивнул брат Палимпсест. — Вам следует быть осторожнее. Что он вам сказал? — спросил он, кивнув в сторону Юбина.

— Сказал… сказал, что вы можете рассказать о Языке. Мне это очень интересно.

Брат Палимпсест победно улыбнулся.

— Да-да, — негромко заговорил он. — Это интересно очень многим. Вы не представляете, сколько людей вступает в наши ряды. Самые разные люди, из всех слоев населения. И всех их приводит к нам Язык. Он буквально затягивает их.

— Простите, — перебил Заблукаев в смущении, — можно ли спросить вас?.. Вот вы говорите: «мы». А кто мы?

— Братство лингваров, — ответил его собеседник.

— Так это вы! — потрясенно вымолвил Заблукаев.

— Да-да, — подтвердил с улыбкой брат Палимпсест.

— Но… простите меня, ваша речь… вы говорите совершенно правильно!

Брат Палимпсест добродушно рассмеялся.

— Вы скоро поймете, — ответил он, — что правильной или неправильной речи нет. Богиню Норму выдумали логопеды. Есть один бог — Язык, и он требует одного — чтобы говорили. Можно говорить даже без слов, можно — любыми словами, даже неизвестными. Главное — говорить. Потому что только это Ему любезно.

— И он… вы сказали, что он затягивает людей?

— Он уже владеет нами. Однако многие этого не понимают. Не понимают, что они уже пришли к Нему. Когда они это осознают — а Он спешит им напомнить об этом, — они приходят к нам, и тут им становится ясно, что делать дальше.

— Скажите мне.

— Вы хотите знать, что делать дальше?

— Да!

— Но признаете ли вы, что уже находитесь в Его власти?

— О да! Я почувствовал… кажется, почувствовал его недавно. Он стоял за окном.

— О, это излюбленный Его способ. Он заглядывает в окна, присылает Своих посланцев. Он хочет, чтобы вы поняли. Он хочет, чтобы пали все барьеры на пути этого понимания. Он овладевает вами окончательно, потому что уже владеет вами.

— Барьеры — это логопеды?

— Да, они. Но их власть не от Языка и скоро падет. Они противостоят истине — и погибнут. Препятствуют могучему потоку — и будут смыты. Вы все еще хотите знать, что делать дальше?

— Да!

— Приходите завтра по этому адресу, — и он сунул Заблукаеву смятую бумажку. — Приходите! — повторил он с улыбкой и накрыл руку Заблукаева своей. — Вы будете поражены тем, что вам откроется.

С этими словами он поднялся, кивнул Заблукаеву и покинул трактир.

Впоследствии Заблукаев не раз возвращался мыслями к тому памятному дню — и дню, за ним последовавшему. Он снова и снова обдумывал причины, побудившие его отправиться на встречу с лингварами, — и приходил к выводу, что его привело туда любопытство, ничего больше. Заблукаев прекрасно осознавал свой талант публициста. Если и была в нем склонность к сочинительству, за рамки журналистики она едва выходила. Вернее сказать, он прекрасно знал, чего стоят его стихи и художественные рассказы, которые он временами пописывал. В его глазах они не стоили ничего, он именно пописывал их, не писал. Но вот статьи… тут он был истов, тут он не ведал границ, какая-нибудь статейка, задуманная на полторы странички, вырастала у него до размеров послания граду и миру. Да, Заблукаев был осознанным публицистом.

Так и здесь — он просто почувствовал сенсацию. Ничего больше — в нем просто сработал инстинкт журналиста. Он решил затеять расследование — и бросился в эту затею безоглядно и решительно. Сознавал ли он риски? Понимал ли, что в то время сам висит на волоске, что находится под надзором? Нет, приходил он к выводу долгие годы спустя, не сознавал и не понимал. Вернее, сознавал и понимал, но не желал всей серьезности этих рисков признать. Заблукаев был настоящим журналистом.