Логово

Эту тираду Мастер написал на бумажке и заставил Штыря выучить наизусть — обычный лексикон «прапорщика» позволял заподозрить в нем скорее клиента, чем охранника исправительных заведений… Впрочем, на зоне Штырь тоже не бывал никогда.

— Ступай с Богом, сын мой, — раздалось из-за калитки. — Порог сей смиренной обители женской не преступают мужи, тем паче оружием отягощенные… Ступай, сестры помолятся за успех дела вашего.

Штырь приник к окошечку — и увидел здоровенного мужика в черной — рясе. Борода (тоже черная) лопатой, шея толстенная — ломом не перешибешь. Больше ничего разглядеть не удалось, страж ворот перекрывал обзор надежно.

— А ты-то как сюда прописался, чмо толстомясое? — прошипел Штырь злобно. — Может, тебе сестры богоугодные причиндалы отманьячили, когда на службу брали?

Он надеялся, что бородатый здоровяк после таких слов распахнет калитку и они вшестером маленько поучат его вежливости. Не сложилось. Окошечко попросту захлопнулось.

Ну, сам напросился… Штырь молча, жестами, объяснил соратникам задумку. Этот пункт задания они выполнят, а заодно и немного развлекутся. Авось не все здешние сестры — старушки — божьи одуванчики.

Бойцы быстро и бесшумно составили у забора, в стороне от ворот, живую пирамиду. Штырь взмахнул по ней наверх, вцепился в гребень, подтянулся — ни колючей проволоки, ни тому подобных устройств наверху не было. Рядом вцепились в дерево руки второго бойца. Жлоба-привратника из-за изгиба забора не видно, на обширном подворье — никого. Справимся с толстомясым вдвоем, решил Штырь. Справимся и откроем ворота… Он решительно перевалился через гребень и спрыгнул вниз.

Бесконечно-унылый канал наконец закончился — буксир и баржа вышли на широкий речной простор.

— Что это? — спросил Иван у Гольцова. Петю капитан освободил от всегдашних обязанностей, определив приглядывать за гостем.

— Нева, — коротко ответил будущий писатель.

Нева… Слово было знакомым, сочетание звуков тащило из памяти какой-то образ, какую-то картинку… Иван закрыл глаза.

…Нева. Серая гладь, стиснутая гранитом берегов, ка-меиные львы, лестница, спускающаяся к воде, радужные разводы нефтяной пленки, легкий запах мазута, девушка в белом платье на фоне реки, губы шевелятся, сейчас она назовет его имя, сейчас… Ничего. Чернота. Обрыв пленки.

Он вынырнул из видения, широко распахнув глаза. Зеленые берега привольно раскинулись, не придавленные мертвым камнем. От воды пахло сырой свежестью, никак не мазутом…

— Не похоже на Неву… Совсем не похоже… Казалось, Иван говорит это самому себе, но Гольцов счел нужным ответить:

— Да ты и не был, наверное, никогда — здесь, в истоке. В городе Нева действительно как канава сточная… А тут водичка свежая течет, чистая, только-только с Ладоги. Чуть ниже даже рыбозавод стоит, форель, лосося разводят, мальков в реку выпускают — и ничего, не дохнут. А форель, знаешь ли, в какой попало воде жить не станет…

Иван почти не слышал Петькиных слов. Снова закрыв глаза, пытался вызвать из памяти девушку в белом — она знала его имя, его настоящее имя, и могла назвать его… Бесполезно. Крохотная, на секунду приоткрывшаяся щелка захлопнулась. Память снова стала безмолвным черным монолитом.

Потом он попытался посмотреть на Гольцова сквозь опущенные веки — так, как недавно смотрел на капитана. Не увидел ничего. Глазные яблоки ощущали лишь яркий солнечный свет. Иван опять не знал — удивляться этому или нет

Над головой, по прикрывающим палубу дугам, скрежетнул трос — буксир и баржа вписывались в излучину речного русла. Иван с любопытством глядел вперед: что там, за поворотом?

Во второй деревушке — крохотной, вымирающей Бессоновке — Мухомору наконец попалась хоть какая-то зацепка.

Старичок, похоже, что-то знал — дедок, с которым они, прежде чем перейти к главному, неторопливо и обстоятельно поговорили о погоде, рыбалке и о кознях зловредного Чубайса, на два месяца оставившего деревню без света…

Мухомор не прошел через старую, петэушную команду Мастера и не любил без особой нужды вышибать из людей информацию.

— Видал, видал, сынок… — улыбнулся дед.

Белоснежная улыбка выглядела на его загорелом морщинистом лице странновато.

Дед явно любил улыбаться, гордясь новенькими вставными челюстями. Вот и сейчас — радостно оскалился во все тридцать два искусственных зуба. «Или во все двадцать восемь?» — подумал Мухомор. Вроде бы зубы мудрости доктора не протезируют. Да и то сказать: разве может быть мудрость из пластмассы, фарфора или металлокерамики?

Короче, дедуля в очередной раз продемонстрировал свои голливудские жевалки и сказал, понизив голос:

— Раненько по утру видал… Во-о-н там вон, у желтого домика, на задах, по огороду шмыг — и нет его. А кто, что, — и не разглядел-то я сослепу…

— А кто в том доме живет? — мягко спросил Мухомор, внешне не выказывая особого интереса.

— Да Нюшка, продавщица с сельпо… Она баба шебутная, могла и пригреть какого, беглого-то…