Логово

Москвы нет. Ни самолета, ни машины уже сколько дней. Последний самолет был в первый же день. Я своими глазами видел, как он упал за лесом. Последние машины (военные) проехали неделю назад. Больше ни с запада, ни с востока – никого. Ясно, что никто за нами не придет в ближайший месяц. Но в остальной России должны были остаться центры власти. И они придут за нами рано или поздно. Надо только продержаться. Продукты есть. Вода есть. Даже лекарства есть».

«1 марта 2014 года.

Сегодня я понял, что это за поселок. С трудом, но нашел документы, в которых говорится, что его строили для размещения защищенного пункта управления проведением спасательной операции. То есть кто-то еще год назад (или больше) знал, что эта война начнется. Но видимо, никто из них не добрался».

«2017 год.

За что? Почему? И как теперь жить? Только ради дочки…»

Николай сначала не понял, к чему относится эта запись, но вспомнил дату на могильном камне, и вопросы отпали. После этих слов на бумаге через всю страницу была проведена по линейке жирная черта красной ручкой. Следующая запись тоже была короткой. Их разделяло всего две строки, но между ними пролегла дистанция в два года.

«Я знал, что она уйдет. Надеюсь, вы вместе там. Простите меня (2 сентября 2019 г.). Я к вам приду. Я же обещал. Остались только кое-какие дела здесь. До остальных мне дела нет. Должен узнать, что там в Москве».

Вот так. Уже почти все ясно. Он не смог их спасти, хотя очень пытался. Они все равно умерли. То ли от болезней, то ли еще от чего. Так бывает. Да на самом деле не бывает иначе. Жизнь – не фильм из Болливуда с хеппи-эндом, где все поют и пляшут.

Но и это не подорвало дух человека. У него хватило сил привезти, починить и заправить беспилотник. Наверно, он действовал, как механизм.

И после этого он прожил достаточно долго. И другие жители в поселке оставались.

Ведя взглядом вдоль аккуратных строк, Малютин дошел до последней фразы:

«2024 год, август.

Все ушли. Пойду за ними, может еще сумею догнать… Хотя, может, это они правы? И знают то, чего не знаю я? Через пару дней напишу».

Больше записей не было.

Но Малютин не успел это осознать, потому что провалился в сон, как в какую-то болотную топь.

***

Они шли вдвоем посреди по-летнему одетой толпы, по нагретому солнцем тротуару. Мимо проносились автомобили.

– Пошли, пошли, быстрее! – звала и увлекала его за собой она.

Он услышал доносящуюся откуда-то музыку. Играла незамысловатая мелодия, похожая на звучание шарманки.

Они оказались в узком переулке. Мелькали витрины маленьких магазинчиков. На клумбах и прямо на балконах росли красивые цветы. Художник с мольбертом рисовал портреты людей. Играли уличные музыканты.

Она тянула его за руку, они почти бежали.

– Скорее, а то закроют, и мы не успеем к началу!

Он почувствовал запахи сладкой ваты, попкорна, жарящихся гамбургеров. Почему-то он понял, что это были именно гамбургеры, а не шашлыки или что-то еще.

Течение толпы вынесло их к железным воротам. Он не любил такие сборища, но тепло ее руки успокаивало и позволяло мириться с этим неудобством.

Музыка так гремела басами, что слова развеселой мелодии было сложно разобрать.

Он попытался вспомнить, как называется этот парк развлечений, но не смог. Наверное, это был какой-то временный, разбитый здесь на лето. И что за цирк приехал сюда на гастроли? Кругом висели афиши, на них – львы и обезьяны, всадники с саблями и женщины в перьях.

Повсюду были раскинуты шатры и павильоны, стояли палатки и лотки.

У ворот Губка Боб и Шрек приставали к людям. Дети радовались, улыбались даже взрослые.

– Давай сфотографируемся, – предложила она, дергая его за рукав, совсем как маленькая девочка.

– Да ну. Это какие-нибудь таджики. Или неудачники. Мне шеф так и говорит: не будет продаж – пойдешь в ростовом костюме детей развлекать.

Надула губки.

– Какой ты злой. И неласковый.

Вот так. А он хотел всего лишь пошутить.