Он бы сейчас был бы рад даже расстрельной команде. Но вместо этого врачи-убийцы каждое утро обливали его водой из шланга, протирали губкой, потом мазали чем-то липким и прикрепляли клеммы на руки, ноги и грудь, снимали какие-то показания. И кололи, кололи, кололи. Шприцами большими и маленькими.
Но хуже всего была эта накатывавшая чернота в голове. Она пожирала все то, что он помнил и знал. Она убивала саму его суть, его чувства, его характер.
Мысли его стали простыми и краткими.
Он пытался цепляться за островки памяти, за привычные мысли, но все это уходило, растворялось, словно в кислоте. От него остался только огрызок, осколок, крохотный огарок растаявшей свечи.
Казалось, что он проваливается в колодец, на дно, в ледяную воду, откуда уже тянулись к нему черные цепкие руки.
Одновременно из темной глубины полезли чужие образы и воспоминания, которых никогда не было в его памяти и которые он не смог бы сам выдумать.
Вот он бежит по лужайке. Он ребенок, потому что мир вокруг огромен. Движения его странные и ломаные. Он бежит по лужам, словно не замечает их. Срывает траву и цветы. Набирает полную горсть песка и отправляет ее в рот.
Оторванная голова светловолосой куклы в руке. Качается в такт, как маятник.
Большие взрослые люди смотрят на него сверху вниз – двое с тревогой и печалью, один равнодушно.
Страница переворачивается, а может, вырывается. Голые стены, незнакомые запахи. Страх. Нет, даже ужас. От того, что привычный мир рухнул. Тот, чьими глазами он смотрит… кричит, забивается в угол, бьется затылком об острые углы, а его ловят, пытаются поймать, грубо хватают чужие люди.
Боль стала миром. И мир стал болью. Все, что он знал до этого… просто смешно в сравнении… Нет никаких сравнений. Только боль и страх.
В этот момент он потерял сознание. Темная вода сомкнулась над его головой.
Интерлюдия 10
Пищевая цепочка
Жизнь – это борьба.
Существо, которое вылезло из коллектора в районе станции метро «Коломенская», рядом с большим Коломенским парком, заросшим теперь мхом и вьюнами, не было способно к абстрактному мышлению, но интуитивно это понимало. Его облик выдавал в нем представителя отряда грызунов, а размером он был с южноамериканскую капибару или вомбата. Но если те – уже вымершие представители отряда – были похожи на разросшегося хомяка, то это создание скорее напоминало крупного хорька с непропорционально зубастой пастью: вытянутое поджарое тело, длинные гибкие лапы, колючая шерсть, которая топорщилась на загривке, почти как иглы у дикобраза, – все это походило на чучело, сшитое из частей разных животных. Но это было живое существо, способное к размножению.
Вот только с последним была маленькая проблема. Среди своих это создание было особью не самого крупного размера. Как и его предки, это были стайные социальные животные. И достигшие половой зрелости детеныши мужского пола часто изгонялись альфа-самцом, особенно если пытались задираться и претендовать на лидерство.
Несколько болезненных ран от чужих зубов на шкуре грызуна остались ему как напоминание о его позоре и поражении в драке за положение в стае.
Теперь ему было очень неуютно чувствовать над собой открытое небо. Среди привычного полумрака подземных туннелей и коммуникаций оно чувствовало себя комфортнее.
На вымощенном плиткой тротуаре лежал человеческий череп, весь в выбоинах и трещинах. Челюсти его были чуть приоткрыты – он то ли улыбался, то ли скалился.
Ему в ответ улыбался другой, у которого, в отличие от первого, тело было на месте.
«Привет. Сколько лет, сколько зим!»
«Здоро́во. Как дела?»
«Все хорошо. Вот, работу недавно сменил. Ипотеку почти выплатил… Машину новую взял».
«Похвально. А как лето планируешь провести?»