Логово горностаев. Принудительное поселение

— Вот здорово, а я как раз сейчас тебе звонил, — встретил его Де Леонибус, широко раскрывая объятия, словно говоря: sinite parvulos[42]. Балестрини сразу понял, что Витторио, хотя еще и не получил официального назначения, чувствует себя уже в прокурорском кресле. Подобное с ним случалось и прежде — каждое лето, когда главный прокурор уходил в отпуск. Тому, кто не знал об отъезде начальства, достаточно было взглянуть на Де Леонибуса. Его сердечность и задушевность удваивались, мимика становилась еще более выразительной, жесты убыстрялись, слова лились неудержимым потоком, а голос срывался на фальцет. Иногда он был прямо смешон. Здороваясь, он уже не просто улыбался и говорил: «Привет», а самое меньшее изрекал: «Приветствую тебя, Андреа, дорогой мой», — и эти слова разносились по коридорам как громогласное напоминание о том, что он временно замещает шефа.

— Ты-то как раз мне и нужен, — начал Витторио. — Подумай только, даже Винья в некотором затруднении и просил меня, так как сегодня он… да, я забыл тебе сказать, что коллега Мерони… ну, как бы по инерции… продолжает вести расследование, поскольку убийство случилось именно во время его дежурства… понимаешь? Но он считает, то есть мы с ним считаем, что ты в этом деле разберешься лучше нас… да кроме того, мне только что позвонил наш главный…

— Я в курсе…

— Ты ведь знаешь старика, он мне…

— Говорю тебе, я в курсе дела.

— Во всяком случае, надеюсь, он скоро поправится, до того как…

— Да, да, конечно, но ты сказал, что я тебе нужен? — прервал Де Леонибуса Балестрини. Все это очень мило, но у него не было никакого желания слушать болтовню Витторио.

— Да, да… Знаешь… для начала надо раздобыть хоть какие-нибудь сведения о Де Дженнаро… я имею в виду самое существенное… Трудно поверить, но в следственном отделе знают только его домашний адрес — и ничего больше. Понимаешь? Конечно, теперь за дело возьмешься ты, начнешь расследование, но нужно сейчас же, не теряя ни минуты, пуститься по горячим следам, а не то будет поздно…

— Я все жду, что ты мне наконец объяснишь…

— Перестань, Андреа, ты же сам понимаешь. Ну хотя бы… например, с кем он встречался в последние дни? Потом… да, может быть, тебе известно, где живет эта его таинственная мать-миллиардерша? Говорят, на Лазурном берегу, но это только предположение…

— Извини, Витторио, а почему ты полагаешь, что мне должно быть все известно?

Де Леонибус изобразил на лице крайнее изумление, но не разразился обычным потоком слов. Он напустил на себя торжественно-почтительный вид, с каким вдове сообщают печальное известие.

— Я думал, учитывая ваши с ним отношения… такие близкие… что ты более, чем кто другой, можешь быть в курсе каких-нибудь подробностей, не скажу интимного, но все же личного характера, можешь знать о них больше его начальства. В общем, ты меня понял… Не так ли?

— Нет. Я ничего не знаю о Де Дженнаро. У нас с ним не было ни привычки откровенничать, ни каких-то особых отношений.

— Да нет, я не это имел в виду, — прервал его, смеясь, Витторио, но Балестрини понял, что приятель ему не верит, и с нескрываемым раздражением хлопнул дверью, выходя из его кабинета.

Балестрини всегда улавливал иронию, с которой коллеги относились к служебному рвению Де Дженнаро, а также к взаимной симпатии помощника прокурора и капитана. «Собака и хозяин», — сказал как-то о них Джиджи Якопетти.

Но самое гнусное было то, что после смерти «собаки» недоброжелатели постарались скорее замаскировать свои насмешки — теперь все твердили, что капитана связывало с Балестрини тесное и искреннее сотрудничество и поэтому, мол, вполне естественно, он мог делиться с Андреа своими личными делами.

— Доктор Балестрини, вас тут спрашивал какой-то господин. Сказал, по очень важному делу, — на ходу доложил Винченти. Он тащил груду папок и даже не остановился, наверно опасаясь, что Балестрини потребует уточнений. — Он обещал зайти позднее.

— Спасибо.

Балестрини с облегчением переступил порог своего кабинета. Суета, царившая в коридоре, его раздражала. Но вид письменного стола, заваленного срочными бумагами, тоже не очень-то радовал.

Он уселся за стол, отодвинул подальше от себя гору наступавших на него документов.

— Это Балестрини? — раздался в телефонной трубке писклявый голос.

— Да, я.

— Привет, говорит Чентанни. Извини, если тебя оторвал.

— Нет-нет, слушаю, — пробормотал Балестрини.

— Еще раз прошу прощения, но я тут составляю график отпусков на этот год. Мне надо знать, когда ты хочешь отдыхать. Осталось спросить только у тебя и Мерони. С Мерони я сейчас поговорил, и мы с ним все согласовали. Теперь…

— Ах да, отпуск, — удивился Балестрини. Обычно они с Ренатой начинали обсуждать этот вопрос еще в конце мая, и их любимым временем отдыха был август — начало сентября. Андреа больно кольнуло, что он совсем забыл о таком привычном и важном деле.

— Извини, Чентанни, но я еще не говорил с женой. Если можно, давай отложим… хотя бы до завтра… хорошо? Сегодня же вечером мы все обсудим и…