Логово снов

Один только Сунь Ю мнется на пороге. Темноту он на самом деле ненавидит… но работа ему нужна, а когда ты китаец, работа на дороге не валяется. Он и так-то сюда попал только потому, что делил конуру без горячей воды с Патриком и еще несколькими парнями у себя, в Чайнатауне, и ирландец замолвил за него словечко боссу. Не стоит лишний раз привлекать к себе внимание… так что он тоже лезет в дыру. Пробираясь через кучи осыпавшейся земли и кирпича на путях, он вдруг обо что-то спотыкается. Патрик рыщет по рельсам фонариком и высвечивает прехорошенькую музыкальную шкатулку с заводной ручкой сверху. Он поднимает игрушку и невольно любуется работой – таких уже больше не делают. Он поворачивает рычажок на цилиндре, и изнутри тренькает нота за нотой. Патрик это уже явно слышал, песенка из старых, да вот только никак не вспомнить…

Он подумывает взять шкатулку с собой, но почему-то кладет назад.

– Давайте-ка глянем, что тут еще за сокровища спрятаны.

Патрик рыщет лучом во все стороны – и тот вскоре натыкается на костяную ногу. Под закругленной стеной лежит высохшее тело, почти сожранное гнилью, крысами и временем. Разговоры тут же стихают. Все молча таращатся на клочья волос, истончившихся до подобия сахарной ваты, на рот, раззявленный, словно в последнем крике. Несколько рабочих крестятся. Конечно, они многое оставили позади, чтобы приехать в эту страну, но за любимые суеверия обычно держишься до последнего.

Сунь Ю очень не по себе, да только в его английском слов не хватает, чтобы выразить такие чувства. Эта женщина явно плохо кончила, очень плохо. Дома, в Китае, он бы непременно прочитал над ней молитвы, устроил бы правильные похороны – всем известно, что без этого дух не упокоить. Но тут-то Америка – у них все по-другому.

– Плохая примета, – говорит он наконец, и никто с ним не спорит.

– Точняк. Пошли отсюда, парни, – заключает Патрик с тяжким вздохом.

Все лезут обратно через дыру. Закрывая ворота, Патрик с сожалением окидывает взором раскопанную станцию. Скоро от нее ничего не останется, снесут до основания, чтобы дать дорогу новым артериям подземки, – городу ведь нужно расти. Прогресс, видишь ли, не остановить.

– Безобразие, – бросает он в сердцах.

А секунду спустя тонкое зудение бурильных молотков снова вплетается в неумолкающий грохот поездов: песнь города эхом разносится по тоннелям. Внезапно рабочее освещение меркнет. Все замирают. По тоннелю проносится порыв ветра, почти ласково касаясь их взмокших лиц. Он несет затихающий плач… и вот уже нет его. Свет снова вспыхивает. Рабочие пожимают плечами: ну, да, одна из тех странностей, которыми так богат город под городом, – и снова принимаются за работу. Машины выворачивают землю, хороня за собой историю.

Потом, позже, изможденные рабочие возвращаются к себе в Чайнатаун, взбираются по лестнице в общую комнату и валятся на кровати как были, c запекшейся под ногтями грязью бессонного города. Они слишком устали, чтобы мыться, но, увы, недостаточно – чтобы видеть сны. Потому что сны – это тоже призраки, желания, на которые охотишься всю ночь, а поутру – раз, и пропали. Сонные желания влекут к себе мертвых, и уж чего-чего, а снов в этом городе предостаточно.

Парням снится музыкальная шкатулка и ее песенка – привет из давно ушедших времен.

«Милый мечтатель, узри же меня; звезды и росы заждались тебя…»[1]

Песня проникает в кровь и утаскивает за собой в самые лучшие сны, какие им только доводилось видеть: в этих снах они над землей, в верхнем мире, богаты и знамениты – владетели самых заманчивых благ в стране, благоволящей к владению. Майклу снится, что он управляет собственной строительной компанией. Патрику – ферма далеко за городом, полная лошадей. Сунь Ю видит, как возвращается в родную деревню состоятельным человеком; видит гордость на лицах родителей, которых он везет в прекрасную Америку, а с ними и жену для себя. Ну, да, жену – чтобы было с кем делить горести и радости здешней жизни. Вот она улыбается ему… какое милое лицо! А вон там, рядом с ней, – не его ли дети? Да! О, да! Счастливые сыновья и дочки встречают его вечером на пороге, тащат тапочки и трубку, кричат: «Баба!»[2] – просят сказку.

Сунь Ю тянется к самому младшему, и тут сон рассыпается золой. Перед ним только тоннельная тьма, совсем как сегодня днем. Сунь Ю зовет детей и слышит в ответ тихий плач – мочи нет слушать, так сердце и рвет.

– Не плачь, – утешает он.

Что-то вспыхивает во мгле. На мгновение вожделенная семейная жизнь вновь оживает, словно Сунь Ю подглядывает за своим счастьем в замочную скважину. Кто-то из детей манит его пальчиком, улыбается…

– Помечтай со мной, – шепчет он.

Да. Я готов, думает Сунь Ю. И, отворив дверь, переступает порог.