Логово

За долгие десять многострадальных лет Регина обучилась множеству уловок и маленьких хитростей, с помощью которых переживала трудные моменты жизни. Так, исхитряясь представить себе, в какие ужасные обстоятельства могла бы попасть, она легко выносила те, в которых оказывалась. К примеру, жалея себя, когда приходилось есть желе с персиками, она представляла, как было бы в тысячу раз противнее есть мертвых мышей, обмакнутых в шоколад. Или: как было бы плохо, если бы вдобавок ко всем своим увечьям она была бы еще и слепой. После пережитого ужасного потрясения, когда во время испытательного срока была отвергнута Доттерфильдами, она часами лежала с закрытыми глазами, чтобы доказать себе, какие выпали бы на ее долю страдания, если бы ее зрение было таким же увечным, как и ее правая рука. Но попытка представить себе более ужасные обстоятельства, чем те, в которых находилась сейчас, не сработала, потому что придумать что-либо более ужасное, чем очутиться во власти этого странного, одетого во все черное, в черных очках незнакомца, к тому же постоянно называющего ее "милая" и "радость моя", было невозможно. Не помогли и другие уловки.

Пока он, дрожа от нетерпения, тащил ее по дну лагуны, она преувеличенно подволакивала увечную ногу, делая вид, что не может идти быстрее. Ей надо было во что бы то ни стало обязательно выиграть время, чтобы немного подумать, чтобы придумать хоть какую-нибудь новую уловку.

Но она была всего лишь ребенком, а с ходу придумать что-либо оригинальное не так-то просто даже для такси шустрой девочки, как она, несмотря на весь ее десятилетний опыт придумывания хитрых уверток, призванных показать, что она способна сама постоять за себя, что она крепкий орешек и никогда не плачет. Но запас се уловок и хитростей кончился, и никогда в жизни ей не было так страшно, как сейчас.

Он протащил ее мимо больших лодок, очень похожих на венецианские гондолы, но с носовой частью, как у кораблей викингов. Нетерпеливо-настойчиво влекомая за руку незнакомцем, она прохромала мимо ужасной, ощеренной змеиной морды, рядом с которой почувствовала себя крохотной былинкой.

Дно сухого пруда было сплошь усеяно занесенными сюда ветром опавшими листьями и полуистлевшими обрывками бумаги. Неожиданные сильные порывы ночного ветра кружили у их ног шипящие мусорные водовороты этого сухого призрачного моря.

– Иди же, счастье мое, – поторапливал он ее своим приторным сатанинским голосом, – ты должна сама пройти свой путь на Голгофу, как это сделал Он. Разве не так? Или я прошу слишком многого? Как полагаешь? Но ведь я же не настаиваю, чтобы ты сама несла на плече свой крест, а? Что скажешь, милая, можешь ты, сука, идти быстрее или нет?

Она была до смерти напугана, и никакими увертками этого было не скрыть, никакими увертками не удержать слез. Ее всю трясло, как в ознобе, и она плакала навзрыд, а правая нога теперь болела так сильно, что она не только не могла двигаться быстрее, как он требовал, но вообще едва держалась на ногах.

В прошлом, в такие моменты, как этот, она бы обратилась за помощью к Богу, говорила бы и говорила с Ним без умолку, ибо никто так часто и так грубо не общался с Богом, как с малых лет это привыкла делать она. Еще в машине она обратилась к Нему, но Он не услышал ее. И в прошлом их беседы были односторонними, правда, говорила всегда только она, но знала при этом, что Он внимательно слушает ее, слышала рядом с собой Его едва ощутимое медленное, ровное дыхание. Но сейчас Регина была уверена, что Он не слышал ее, иначе, увидев, в каком безнадежном положении она оказалась, не замедлил бы ответить ей. Но Он исчез, и она не знала, как его отыскать, и чувствовала себя такой одинокой, как никогда в жизни.

Когда она полностью обессилела от слез и совершенно не могла идти сама, незнакомец подхватил ее на руки. Он был очень сильным. Она не могла воспротивиться этому, но и не обхватила его за шею руками. Сложив их на груди, сжала кулачки и, отрешившись от всего, полностью ушла в себя.

– Дай мне самому понести тебя, мой маленький Иисус, – прошептал он, – мой прелестный, маленький ягненочек, окажи мне эту честь.

В голосе его, приторно-елейном, не было теплоты и участия. Только ненависть и презрение. Эти интонации не были ей в новинку, она уже слышала их раньше. Как ни старайся приноровиться к другим и со всеми быть в хороших отношениях, всегда найдутся дети, которые возненавидят тебя только за то, что ты чем-то отличаешься от них, и в голосах их постоянно звучат нотки, от которых бросает то в жар, то в холод.

Он понес ее через открытые сломанные и провисшие на петлях ворота в темноту, заставившую ее почувствовать себя совсем маленькой девочкой.