Логово

Она напомнила Хатчу одну прелестную старинную фаянсовую китайскую чашу, выставленную в его магазине на продажу. Если по ней слегка щелкнуть пальцем, она издаст звук, похожий на звон серебряного колокольчика, но стоит, кажется, ударить ее чуть посильнее или, не дай бог, уронить на пол, как она тотчас разлетится на мелкие кусочки. Но внимательно приглядевшись к чаше, уютно расположившейся на своей подставке из акрила, и тщательно рассмотрев великолепно прорисованные по ее бокам дворец и сад, окружающий его, и лиственный орнамент, бегущий по ободку изнутри, внезапно начинаешь сознавать, что прикоснулся к чему-то нетленному, дошедшему к нам из глубины веков. И вдруг возникает ощущение, что, несмотря на свою кажущуюся хрупкость, она не разобьется при падении и выдержит удары любой силы, а то и сама вдребезги разобьет любую поверхность, о которую ударится, оставшись при этом совершенно невредимой.

Чувствуя, что сумела всецело завладеть их вниманием, Регина рывком приблизилась к софе, на которой сидели Хатч и Линдзи, но теперь производя значительно меньше шума, поскольку с деревянного пола переместилась на старинный персидский ковер. На ней была белая кофточка, бутылочного цвета зеленая юбка чуть выше колен, зеленые гольфы и черные туфли. Почти вся видимая часть правой ноги, начиная чуть повыше колена и кончая голенью, была затянута в металлический каркас, напоминающий средневековое орудие пытки. Она так сильно хромала, что при каждом шаге ей приходилось раскачиваться из стороны в сторону, и казалось, она вот-вот упадет.

Сестра Иммакулата встала со своего места, бросая на Регину негодующие взгляды.

– Что это за представление, моя милая?

Пропустив мимо ушей вопрос монахини, девочка сказала:

– Простите, сестра, что немного опоздала. Но бывают дни, когда мне все дается тяжелее.

Не успела монахиня открыть рот, чтобы что-то ответить, как девочка повернулась к Хатчу и Линдзи, переставшим держаться за руки и поднявшимся с софы ей навстречу.

– Привет. Я – Регина. Калека.

И протянула для приветствия правую руку. Хатч вдруг заметил, что она у нее сильно деформирована. Вернее, не столько вся рука, которая, правда, была чуть тоньше, чем левая, сколько та ее часть, что начиналась с запястья. Здесь кость как-то странно выгибалась и вместо ладони у девочки торчало два пальца и короткий, почти не сгибающийся обрубок большого пальца. Хатчу было странно ощущать эту ладонь в своей, но ощущение это отнюдь не было удручающим.

Ее серые глаза уставились прямо ему в лицо, пытаясь угадать его реакцию. Он сразу понял, что от таких глаз невозможно утаить истинные чувства, и утешился мыслью, что ее увечность не вызвала в его душе неприязненного ощущения.

– Очень рад с тобой познакомиться, Регина, – сказал он. – Меня зовут Хатч Харрисон, а это моя жена, Линдзи.

Девочка обернулась к Линдзи и также поздоровалась с ней за руку, сказав при этом:

– Знаю, что я – сплошное разочарование. Вы, женщины, соскучившиеся по детской ласке, обычно предпочитаете брать младенцев, чтобы тискать их…

Монахиня без Имени аж задохнулась от негодования:

– Ну, знаешь, Регина!

Сестра Иммакулата была близка к обмороку и напоминала вмерзшего в лед пингвина с выпученными глазами и открытым клювом, скованного таким жестоким морозом, которого не смогла вынести даже эта антарктическая птица.

Отец Жиминез, отойдя от окна, проговорил:

– Господа Харрисон, я прошу извинения за…

– Нет никакой нужды извиняться, – быстро сказала Линдзи, как и Хатч, сообразив, что девочка просто устраивает им проверку и что единственный способ пройти испытание – это позволить ей самой перевести их из лагеря мнимых врагов в лагерь своих союзников.

Корчась, изгибаясь всем телом и судорожно подергиваясь, Регина добралась и плюхнулась во второе кресло, и Хатчу показалось, что она старалась казаться гораздо более неловкой, чем была на самом деле.

Монахиня без Имени слегка коснулась плеча сестры Иммакулаты, и старшая монахиня медленно опустилась в свое кресло, все еще сохраняя вид вмерзшего в лед пингвина. Оба священника взяли по стулу для посетителей, стоявших перед рабочим столом адвоката, а монахиня помоложе придвинула к себе один из угловых стульев. Когда все расселись по своим местам, Хатч увидел, что он единственный, кто все еще стоит на ногах, и тотчас сел на софу рядом с Линдзи.