Локдаун

… Мечтать у Ризвана получалось на чуточку лучше, чем спать, ведь в отличие от сновидений, мечты не могут напугать тебя неожиданным поворотом, провалом в пропасть, отказом голоса, когда надо звать на помощь. Тут бразды правления редко ускользали из рук, но Ризван всё равно умудрялся намечтать себе трагические развязки, так, что плакать хочется, а этого он не умел, ибо предпочитал мокрым струям из глаз душевные слёзы. Он любил создавать конфликтные ситуации в своём воображении и после долгих перепалок (редко доходящих до рукоприкладства), восторжествовать над противником, заставив последнего впредь бояться сунуться к Ризвану за выяснением отношений. А Ризван утешался, хотя и знал, что в реальности не осмелится даже брови нахмурить в лицо обидчика.

Ризван мечтал о Нобелевской премии или Грэмми. Оскара ему не надо было, так как он не был заинтересован в кинематографе. Но наверно, нетрудно догадаться, что Ризван не был ни писателем, ни, уж прости Господи, певцом.

– Любить петь и уметь петь – две разные вещи! – говорили ему друзья, которые были вынуждены терпеть его любовь к подпеванию вместе с музыкальным проигрывателем.

– Да где вы все были, когда я в начальной школе выступал на сцене нашего района и завоевывал сердца слушателей? – отвечал Ризван. И это было правдой до тех пор, пока природа не сломила его тонкий голос. Но слух-то остался!

Несмотря на хорошие оценки по русскому языку, писатель из него был так себе – мешало владение тремя языками, два из которых приходилось применять в повседневной жизни. Получалось так, что думал он на русском, а говорить приходилось на языке этой страны, тем самым у Ризвана получался словесный компот.

Но ему очень хотелось прославиться либо пением, либо писательством. Увы, не хватило смелости или просто хватило самокритики не браться за то, чём не сможешь блеснуть. И эти мечты остались лишь маленькой шалостью Ризвана, о которой не нужно говорить никому, иначе засмеют или ещё хуже, посоветуют испытать в себе деятеля искусства.

2

В этой стране объявили войну соседнему государству. Прям, взяли ни с того ни с сего и объявили. Точнее предпосылки к войне были уже давно, но никто и подумать не мог, что в разгаре пандемии и сопутствующего ей карантина (то жёсткого, то смягчённого) вожаки пойдут на прямой конфликт. Мало того, что деньги заканчивались, так ещё и воевать пришлось. Народ постоял, подумал, склонив голову на бок и начал поддакивать патриотическим позывам государственной машины. Деваться ведь некуда. До того момента у Ризвана была уверенность, что из этой страны уезжать не имеет смысла, так как её представители мало чем помогают в развитии цивилизации, следовательно за бугром он мало кому нужен, если нужен вообще.

Но вот, впервые за двадцать шесть лет пришлось задуматься о том, куда бы податься. Письмо с призывом на фронт принесли и Ризвану – и тут началось. Мать была ошарашена, так как считала, что никто не смеет трогать её сына – хватает и того, что она согласилась на его службу в армии! Папа, отношения с которым были сведены на нет, сделал глаза блюдцами, услышав эту страшную весть. Но делать было нечего, ибо в семье Ризвана не было привычки идти против системы. Под сопровождением слёз матери, отец Ризвана завел машину и отправился с сыном в путь к военкомату. По дороге Ризвану и не приходило в голову звонить друзьям за дельным советом – настолько он был растерян – и он, сидя на переднем сиденье отцовской машины, обдумывал план своего спасенья, так как на фронт ему не хотелось лишь только потому, что родители будут переживать, а смерть в такие трудные времена казалась ему заманчивой.

Они подъехали к зданию военкомата, а Ризвану всё не приходило в голову решение этой проблемы. Перед военкоматом была суматоха. Провожающих казалось было больше, чем самих резервистов. «Что же делать? Чёрт, ведь я уже почти захожу в двери, откуда меня точно не отпустят… и телефон приказали снаружи оставить… на, пап, подержи, я сейчас вернусь» – с этими мыслями Ризван уже переступил через порог казённого дома.

Во дворе собралась молодёжь, по которым было видно, что большинство из них занимаются физическим трудом, книги в руки не брали, а музыку слушают самую отвратительную. Те, которые стояли кучками, громко смеялись, бросаясь словами «Родина», «победа», «бой» и другой бранью. Те, кто стоял поодиночке, были растеряны. Ризвану уже было знакомо это место, ведь пять лет назад отсюда он отправился в армию. Он робко зашагал в сторону скопления народа, к кабинету, где раньше делали рентген. Теперь в этой комнате были расставлены столы, за которыми сидели женщины в гражданском и офицеры, возбуждённые новостью о войне.

«К кому подойти?.. Рискнуть ли? Ах, вот кажется, этот старший лейтенант здесь за главного. Товарищ!..»

– Товарищ старший лейтенант, здравствуйте! – тихим голосом, приглушаемым шумом призывников, сказал Ризван. – Извините, а к кому тут можно обратиться по поводу болезни?