Локи. Где начинается ложь (ЛП)

— Это все равно что держать военный корабль на мелководье! Потеря сил и времени, — она гладила корешок книги, глядя на Локи. Казалось, ее тело было соткано из дыма, полностью сливаясь с подоконником. Она сбросила туфли и забросила босые ноги на скамью рядом.

— Ты не солдат, — произнесла Амора. — Ты маг. И кто-то должен научить тебя, как им быть.

— Кто-то должен, — эхом отозвался Локи.

Она одарила его улыбкой, похожей на медленно вытаскиваемый из ножен кинжал — на тот опасный скрежет металла в полной тишине, который предшествует удару.

А затем вновь открыла книгу, и у Локи упало сердце: он понял, что снова был таким же холодным, таким же невозмутимым и таким же скучным, как и всегда; таким, каким его брат не был никогда. Сколько раз наставники говорили ему не вести себя так! Сколько раз другие ученики в лагере воинов смеялись и дразнили его из-за этого!

Но вдруг Амора опустила ноги на пол, освободив место рядом с собой, и произнесла:

— Может, ты уже сядешь, наконец?

И он опустился на скамью.

Это было несколько месяцев назад. Месяцев, в течение которых Локи и Амора слились в неразлучный дуэт, о котором шептались слуги, и который не одобряли придворные. Даже сейчас, в Большом зале в праздничный день, Локи чувствовал, как их глаза смотрят на него, пытаясь определить, изменился ли он после общения со своевольной ученицей Карниллы.

Над ним мерцали свечи в канделябрах в форме лодочек, расставленные вдоль стен Большого зала; их свет блестел и переливался на золотистых стенах зала. Форма потолков всегда напоминала Локи внутренность музыкального инструмента — изогнутая, выпуклая, чтобы каждый гость во всех уголках помещения слышал впечатляющие речи правителей.

Локи посмотрел под ноги, на черные плитки, выстилающие пол; золотые нити орнамента на них тянулись вдоль всего зала, сплетаясь в огромные корни и завершаясь огромным Иггдрасилем¹ у подножья главной лестницы.

Когда он снова встретился взглядом с Аморой, она затрепетала ресницами и умоляюще сложила руки, и он знал, что подожжет зал, а потом пробежит по нему голышом, если она попросит.

— Что ты замышляешь? — прошипел стоящий рядом Тор.

— Замышляю? — откликнулся Локи, нацепив самую широкую из своих улыбок, чтобы отпугнуть приближающегося придворного. — Я никогда ничего не замышляю.

Тор фыркнул.

— Я тебя умоляю…

— Умоляешь? О чем? Чтобы я что-то замыслил?

Тор наступил Локи на ногу, и тот прикусил язык, чтобы не вскрикнуть от боли.

— Осторожно, я люблю эти сапоги больше, чем тебя.

Тор окинул взглядом зал и задержался на Аморе, которая вновь приняла абсолютно невинный вид. Тор не относился к ней так, как Локи. Да, он несколько раз присоединялся к их прогулкам вокруг дворца, но каждый раз брел, еле волоча ноги и озираясь, боясь быть застигнутым в подобной компании. А еще он так часто повторял фразу «не думаю, что это хорошая идея», что Амора предложила брать деньги за каждое повторение и озолотиться.

В конце концов, он перестал приходить, что вполне устраивало Локи. Он не хотел делить Амору с братом. Он не хотел делить ее ни с кем. Она принадлежала ему так, как никто никогда не принадлежал. Как никто никогда даже не хотел принадлежать. Поэтому Локи был счастлив, когда однажды Тор не пришел на прогулку.

Тор никогда не высказывался прямо об Аморе. Да и никто не высказывался — они просто шептались за ее спиной, как всегда шептались о Локи. «Слишком непредсказуемая, слишком сильная; ее нельзя было выпускать из Норнхейма, даже если король и его чародейка думали, что жесткость и упорядоченность королевского двора умерят ее сильную волю».

Внезапно гулкую болтовню в зале прорезали три громовых удара. Музыканты перестали играть, и придворные притихли, повернувшись к парадной лестнице. Локи развернулся вместе с остальными королевскими чиновниками и поднял голову; на вершине лестницы стоял Один в праздничном багровом одеянии и сжимал в руке копье Гунгнир. В его бороду была вплетена золотая нить, а на лбу красовался обруч в том же стиле, что и у Тора. Локи почувствовал укол сожаления. Возможно, ему все-таки следовало надеть подобранный матерью обруч, несмотря на то, что он шел вразрез с остальным стилем одежды.

— Асгардцы! — прогремел Один; его голос эхом отразился от изогнутого потолка и легко разнесся по залу. — Друзья, посетители, уважаемые гости со всех Девяти Миров! Вы почтили нас своим присутствием на этом священном празднике Гулльвейг.