Лолита

«А я все думаю, кто вы такой?» заявил он высоким хриплым голосом, глубоко засунув руки в карманы халата и уставясь в какой-то пункт на северо-восток от моей головы. «Вы случайно не Брюстер?»

Теперь было ясно, что он витает в каком-то тумане и находится всецело в моей власти. Я мог позволить себе поиграть этой мышкой.

«Правильно», отвечал я учтиво. «Je suis Monsieur Brustère.[135] Давайте-ка поболтаем до того, как начать».

Это ему понравилось. Его черные, как клякса, усики дрогнули. Я скинул макинтош. Был я весь в черном — черный костюм, черная рубашка, без галстука. Мы опустились друг против друга в глубокие кресла.

«Знаете», сказал он, громко скребя мясистую, шершавую, серую щеку и показывая в кривой усмешке свои мелкие жемчужные зубы, «вы не так уж похожи на Джека Брюстера. Я хочу сказать, что сходство отнюдь не разительное. Кто-то мне говорил, что у него есть брат, который служит в той же телефонной компании».

Затравить его наконец, после всех этих лет раскаяния и ярости… Видеть черные волоски на его пухлых руках… Скользить всею сотней глаз по его лиловым шелкам и косматой груди, предвкушая пробоины и руду, и музыку мук… Знать, что держу его, этого полуодушевленного, получеловеческого шута, этого злодея, содомским способом насладившегося моей душенькой — о, моя душенька, это было нестерпимой отрадой!

«Нет, к сожалению, я не брат Брюстера, — и даже не сам Брюстер».

Он наклонил набок голову с еще более довольным видом.

«Ну-ка, гадай дальше, шут».

«Прекрасно», сказал шут, «значит, вы не пришли от телефонной компании мне надоедать этими неоплаченными фантастическими разговорами?»

«А вы что, никогда не звоните?»

«Виноват?»

Я сказал, что мне показалось, что он сказал, что он никогда…

«Нет, я говорю о других — о людях вообще. Я не обвиняю именно вас, Брюстер, но, право же, ужасно глупая манера у людей входить в этот дурацкий дом без стука. Они пользуются сортиром, они пользуются кухней, они пользуются телефоном. Антон звонит в Бостон, Мария в Рио. Я отказываюсь платить. У вас странный акцент, синьор».

«Куильти», сказал я, «помните ли вы маленькую девочку по имени Долорес Гейз? Долли Гейз? Долорес в Колорадо? Гейзер в Вайоминге?»

«Да, да, вполне возможно, что это она звонила во все эти места. Но не все ли равно?»

«Мне не все равно, Куильти. Дело в том, что я ее отец».

«Вздор. Никакой вы не отец. Вы иностранный литературный агент. Один француз перевел мое „Живое мясо“ как „La Vie de la Chair“[136]. Какое идиотство!»

«Она была моим ребенком, Куильти».

В том состоянии, в котором он находился, его невозможно было по-настоящему смутить, но его наскакивающая манера уже становилась менее уверенной. Какая-то тень настороженного разумения затлелась в его глазах, придав им подобие жизни. Впрочем, они сразу опять потускнели.

«Я сам люблю ребятишек», сказал он, «и у меня много друзей среди отцов».

Он отвернулся, ища чего-то. Стал бить себя по карманам. Попытался привстать.

«Куш!» сказал я — по-видимому, гораздо громче, чем хотел.

«Незачем орать на меня», пожаловался он странным бабьим голосом. «Просто ищу папирос. До смерти хочется курить».

«Вам и так недалеко до смерти».

«Эх, бросьте», сказал он. «Мне это начинает надоедать. Чего вам надо? Вы француз, мистер? Вулэ-ву-буар? Перейдемте в барчик и хлопнем —»

Он увидел маленький черный пистолет, лежавший у меня на ладони, словно я его предлагал ему.

«Э — э!» протянул он (подражая теперь типу «глупого гангстера» в кино), «какой у вас шикарный пистолетик. За сколько продаете?»

Я шлепнул его по протянутой руке, и каким-то образом он сбил шкатулку с низкого столика подле своего кресла. Шкатулка извергла десяток папирос.

«Вот они!» произнес он весело. «Помните, как сказано у Киплинга: „Une femme est une femme, mais un Caporal est une cigarette“[137]. Теперь нам нужны спички».

«Куильти», сказал я. «Попробуйте сосредоточиться. Через минуту вы умрете. Загробная жизнь может оказаться, как знать, вечным состоянием мучительнейшего безумия. Вы выкурили вашу последнюю папиросу вчера. Сосредоточьтесь. Постарайтесь понять, что с вами происходит».

Он, меж тем, рвал на части папиросу Дромадер и жевал кусочки.

«Я готов постараться», проговорил он. «Вы либо австралиец, либо немецкий беженец. Как это вообще случилось, что вы со мной разговариваете? Это дом — арийский, имейте в виду. Вы бы лучше уходили. И прошу вас перестать размахивать этим кольтом. Между прочим, у меня есть старый наган в соседнем зальце».

Я направил дружка на носок его ночной туфли и нажал на гашетку. Осечка. Он посмотрел себе на ногу, на пистолет, опять на ногу. Я сделал новое ужасное усилие, и с нелепо слабым и каким-то детским звуком пистолет выстрелил. Пуля вошла в толстый розоватый ковер: я обомлел, вообразив почему-то, что она только скатилась туда и может выскочить обратно.

«Ну, кто был прав?» сказал Куильти. «Вам бы следовало быть осторожнее. Дайте-ка мне эту вещь, чорт возьми».