Вадим Черновецкий
Лолиты
Есть лишь красота…
Есть лишь крыса та…
Делёз характеризует художника одновременно как пациента и врача цивилизации, а также и «извращенца» от цивилизации.
И, как один, умрем в борьбе за ЭТО.
Искусство — выход в чрезмерное.
И на обломках сладострастья напишут наши имена.
Литература — и в этом ее величие — это наука зла. Она дает понимание того, что что-то не так, она снимает запрет со всего, что рискованно и запретно.
Гляжусь в тебя, как в зеркало, до семяизвержения…
Нет книг нравственных или безнравственных. Книги или хорошо написаны, или плохо. Вот и всё.
У художника не может быть болезненного воображения. Художнику дозволено изображать всё.
С чувством глубокого сексуального удовлетворения…
С Гумбертом Гумбертом я расхожусь не только в вопросе о нимфетках…
В отличие от педагога, педофил действительно любит детей.
К борьбе за дело Захер-Мазоха будьте готовы!
Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем.
Пролог
Одна моя подруга рассказала мне о статье, на которую она наткнулась в газете. Там приводились выдержки из сочинений студентов, которых некий психолог попросил описать свои тайные эротические фантазии. Поскольку подписывать работы было необязательно, студенты отнеслись к заданию достаточно честно. В итоге, когда моя приятельница читала эту статью, она всё время боялась, что кто-то заглянет ей через плечо и начнет стыдить: дескать, что за грязную порнографию ты читаешь? У нее возникло ощущение, что писали одни извращенцы. Это были, понятное дело, самые что ни на есть обычные, среднестатистические, взятые наугад нормальные люди.
Напутствие
1
Ошибки быть не могло. Каждый раз, как рассеянным детским движением он начинал подворачивать футболку вверх, обнажая свое оранжево-коричневое свежее подростковое тело, я сбивался, речь моя прерывалась, дыхание замирало. Я был поражен.
Что-то дикое, странное, постыдное и, казалось бы, давно забытое, что-то из моего детства, из прошлых лет, из волшебно темной глубины вылезало на поверхность, мощно, красочно и страшно вырастало надо мной и властно захлестывало меня с головой.
Я четыре года занимался литературой, любил искусство. Люди считали меня гуманистом. В любви я искал содержательности и ненавидел пустоту. Друзей себе подбирал только интеллигентных, с которыми есть о чем поговорить. Я работал в небольших литературных журналах, писал прозу и статьи, давал рецензии и советы, редактировал, участвовал в творческих встречах и вечерах.
Я был студентом престижного московского вуза, дорожил своей репутацией и удачно начинавшейся жизнью. Зарабатывал я пока частным преподаванием иностранных языков.