Лолотта и другие парижские истории

– Как мать? – спросил Романов. Сердце в груди тяжело заворочалось, как будто искало выход из грудной клетки.

– Я не то хотела сказать, – начала оправдываться Анна. – Но мама ведь, правда, не уделяла особого внимания моей внешности. Я даже косы заплетать не умела – мне учительница в школе показала и корзиночку, и кральки…

– Сама ты кралька! Она вам жизнь подарила, а ты такие слова говоришь, бесстыжая!

Крепко они в тот раз поругались, но уже через день дочь позвонила – извинялась, плакала. В том же разговоре попросила денег на поездку в Турцию – Настя прошла в какой-то финал детского конкурса красоты, но дорога была за свой счёт, а у Анны – долги, кредиты, Валерка, которого со всех работ гнали, как таракана…

Романов оплатил поездку, но корону Насте выиграть не удалось. Было большое расстройство, Анна говорила, что это всё козни организаторов – какая-то пробивная мамашка занесла деньги.

Павел Петрович только раз дал себя заманить на один такой конкурс – во Дворце молодежи. У них были места в первом ряду, и Анна шёпотом на ухо попросила отца говорить тише – рядом с ними сидели главные враги счастливого Настиного детства, родители Лизы Симоновой. Эта Лиза в итоге и получила корону победительницы – со сцены отправляла воздушные поцелуи в зал не хуже чем Лайма Вайкуле. Настя плакала во весь голос, Анна сжимала кулаки, а Романов вспотел от жалости к ним обеим, от своего бессилия помочь…

Мама Лизы Симоновой – высокая и толстая, похожая на динозавра из детской энциклопедии, поминутно поправляла очки в розовой оправе – как будто они мешали ей хорошенько разглядеть ликующую дочь. Отец – смуглый, примятый брюнет – громко аплодировал и кричал, как в заграничном фильме:

– Это моя дочь! Это моя дочь!

Больше Романов никогда не совершал такой ошибки – сколько ни звала его Анна, он каждый раз придумывал причину отказаться. Даже на соревнования по гимнастике не ходил – больно было за Настю, которая вечно оказывалась даже не на вторых, а на десятых ролях.

Зря он это вспоминает… Врач из кардиоцентра когда ещё сказал – вы поменьше думайте о плохом, Павел Петрович. Жизнь, она ведь одинаково несчастная у всех. Радуйтесь моменту – улыбнулся вам ребёнок, уже хорошо. Птичка запела – еще лучше. Солнышко выглянуло – совсем славно!

Но как-то не складывалось у него в последнее время с детскими улыбками, да и погода стояла мрачная, даром что апрель, да и вместо птичьего щебета за окнами в квартире звучал вороний грай.

Романов откинул спинку кресла (сзади недовольно ойкнули) – и задремал. Проснулся, когда пилот объявил посадку – «Мы прибываем в аэропорт Шарль де Голля города Парижа!»

Земля

Романов редко путешествовал в одиночестве – да он и вообще редко путешествовал, чаще ездил в командировки, или по обмену опытом. Санаториев не признавал, отправлял туда всё больше Антонину Фёдоровну – жаль, не помогли ей те санатории. Рано она ушла, и так тоскливо было без неё Павлу Петровичу, что обычными словами не объяснишь, а необычных он не знал. Тут ведь дело не в любви, и не в сексе этом, о котором теперь столько разговоров по телевизору – дело в том, что старые супруги после долгой совместной жизни как бы срастаются в одного человека. И когда одна часть этого человека умирает, вторая мучается не только от боли, но ещё и от пустоты, нехватки того, к чему успел привыкнуть.

Вот почему Романов позволил секретарше Люсе переехать к нему в квартиру. Единственный способ для осиротевшей половины не уйти следом за умершим супругом – начать срастаться с другим человеком. С Люсей у них был давний приятный роман – Романов не считал, что изменяет супруге, потому что Антонина Фёдоровна давно отменила интимные отношения – без слов объяснила, что считает себя для этого слишком старой. Было ей, к слову сказать, тогда под сорок – как теперь Александре.

Секретарша Люся пришла на завод совсем ещё молодой девушкой, между работой успела выйти замуж и развестись. Детей у неё не было, а вот проницательности – хоть ложкой ешь. Мужскую печаль в глазах директора она прочитала раньше всех – и тут же впустила его к себе в норку. Ни на что большее Люся не претендовала, Романов считал, что ей, действительно, хватает вечернего часа на диванчике и серёжек в день Восьмого марта.

О себе Люся говорила – я секретарь от Бога. Один её взгляд – и толпа посетителей отступает из приёмной. Ни разу за эти годы – а она проработала с Романовым почти двадцать лет – не забыла ни об одном звонке, ни об одной встрече. Знала, кому улыбнуться, кого – поставить на место, где сказать, где промолчать. Печатала, как из пулемёта, блузки носила белоснежные, причёсана не хуже Гурченко, туфельки на острых каблучках…