Ломаные линии судьбы

Аглая обалдела. И неожиданно так разозлилась, её вдруг захлестнуло таким возмущением… что прямо ух как! Ну она и дала жару на эмоциях… Наехала на старшего следователя Викторова, не думая о последствиях, рубанула стихотворной цитатой.

– «Друг Галилео Галилея был Галилея не глупее… – смотрела, иронично улыбаясь, на мужчину Аглая, – он знал, что вертится Земля, но у него была семья»[2]. А у вас, Андрей Фёдорович, как я понимаю, есть план по раскрываемости, о котором гражданам нашей страны всё доподлинно разъяснили в кинематографических фильмах и сериалах про убийства и полицейских, героически их раскрывающих. И семья, наверное, тоже имеется, – жгла едким сарказмом Глаша. – Нет, ну а что, самое простое и удобное решение – это обвинить того, кто первым так удачно подвернулся. И будет тогда миру мир, а виновным радость и счастье.

И только когда Аглая отвела душу, плеснув обвинительной язвительностью, и увидела реакцию на свою эскападу следователя, накалявшегося буквально на глазах, красневшего лицом и раздувавшего гневно ноздри, она запоздало сообразила, что, кажется, несколько переусердствовала со своей саркастической отповедью. Упс…

«Ой, – поняла Глаша, слегка струхнув, – кажется, я таки сделала человеку нервы, как говорят в Одессе…»

– Аглая Сергеевна, – медленно, с расстановкой произнёс Викторов, буравя её тяжёлым начальственным взором, – я предупреждал вас об уголовной ответственности за оскорбление следственных органов и лиц, проводящих следствие…

И Глаша вдруг снова разозлилась, только в этот раз на себя – за внезапный предательский мелкий страх перед представителями власти, что сидит, притаившись, в глубине каждого обычного человека. Можно подумать, ей тут в признательности и благодарности за сотрудничество рассыпаются, а не пытаются запугать. И вообще, нечего на неё давить и на испуг брать – нашёлся тут «злой следователь», понимаешь!

И, осерчав на себя за это минутное малодушие, Аглая отчеканила строгим, холодным тоном, сбивая Викторова с его воспитательно-пугающего наезда:

– Андрей Фёдорович, я официально заявляю, что к убийству гражданина Чащина Виктора Юрьевича не имею никакого отношения. И если вы настаиваете на моей причастности, то мне придётся обратиться за помощью к адвокату, и дальнейшее наше общение будет происходить только в его присутствии.

Следователь, не ожидавший столь резкой и холодной отповеди от девушки, поменялся в лице.

– Разберёмся, – пообещал он нечто неопределённое, глянув недобро, но таки «сливая пары».

И наверняка в отместку и из-за вредности характера промурыжил Глашу ещё минут сорок, гоняя туда-сюда и обратно по вопросам, касающимся инцидентов, произошедших между ней и Чащиным, и уточняя детали по факту обнаружения его тела. И отпустил, заставив дать подписку о невыезде из Москвы, которая перекрыла Аглае возможность ездить домой к маме с братом.

О-хо-хо… Беда-печаль с этим следствием и этим следователем и иже с ним. Вот это она попала, как говорит Лилька, по самые брови! Аглая просто ужасно расстроилась, прямо до навернувшихся на глаза злых, обидных слёз. Вот как будет объяснять маме, почему не может приехать к ним на выходные? Да и папе, до которого обязательно дойдёт эта новость – мама же не промолчит, что дочь домой носа не кажет, обязательно поделится волнением и недоумением, это-то понятно.

Поднявшись на свой этаж и подойдя к своей квартире, Аглая подняла руку с ключом к замку… и остановилась, не спеша открывать, захваченная пришедшей мыслью. Честно говоря, устала она от этого допроса зверски, да и от следователя гадкого и его явной подозрительной враждебности тоже. Не то чтобы она была такая нежная роза и девица тонкой душевной организации и с неустойчивой нервной системой, как раз таки, скорее, наоборот. Просто никто и никогда раньше Аглаю не обвинял облыжно и не подозревал ни в каких преступных деяниях, а уж тем более в убийстве. И, честно говоря, оказалось, что это сильно неприятно и лупит по нервам.

Она повернула голову, посмотрела задумчиво на дверь Музы Павловны, посомневалась мгновение, но, быстро избавившись от этого чувства, решительно прошагала к соседской квартире и нажала на звонок.

– Меня подозревают в убийстве этого придурка! – выпалила с ходу Глашка открывшей дверь Музе Павловне, не успевшей хоть что-нибудь произнести.

– Проходите, дорогая.

Мягко улыбнувшись, Муза Павловна отступила в сторону, приглашая девушку, и, закрыв за вошедшей в прихожую Глашей дверь, пообещала успокаивающим, обволакивающим добротой голосом:

– Сейчас попьём чайку и всё обсудим. А может, вы голодная? Я приготовила чудесный борщ. Хотите борща?

– Хочу, – тоном обиженного ребёнка оповестила Глаша.