Ломка

— А какой на тебя глядит, сынок, с того и сымай. Я ж не только для себя этот сад устраивал. Всю жизнь мечтал, чтобы люди, ребятишки ко мне приходили, а я бы присел на завалинке да наблюдал бы за ними, сердцем оттаивал. А сейчас они не с прошением приходят, а как разбойники вламываются. Ладно, если бы просто брали, не пакостили. Так нет же — поломают все после себя, порушат, оставляя срам… Времена-а-а, — сокрушался старик.

— Да, дед — варварство.

— А ты чей будешь? — спросил Наглый с любопытством.

— Спасский я, Андрей Ваныча Шатова внук.

— Знаком я с твоим дедом-то. Бригадиром у нас работал. Давно-о-о это было. Дюже строгий Андрей Иванович был. Я тогда спиртяжкой увлекался, так он нас гонял. — Наглый заметил протянутую к нему руку с деньгами. — Спрячь от греха, лучше не раззуживай меня.

— Возьми, дед — пригодятся, — настаивал Андрей, подмигивая.

— Иди ты, — выругался старик и скрылся в ночи.

Набрав полпакета, Андрей вернулся к оставленной им недавно компании. При его появлении разговоры смолкли. Глаза парней и девушек заскользили от его фигуры к пакету. Такого развития событий, судя по всему, не ожидал никто. С мрачным видом Спасский раздал ягоды девушкам.

— Действительно наглинские. Я их ни с чем не перепутаю, — круто причмокивая, заметила Галя Козельцева, веселая девушка с вздернутым носиком

— Поди, со стороны Пархоменко к саду зашел? — недовольно прищурившись, спросил Митька. Его грызла обида из-за того, что из их затеи ничего не вышло, а этот парень смог справиться в одиночку.

— Не темни, говори, как достал, — сказал Данилин.

— Проще не бывает… Попросил! Хороший дед. Зря вы на него бочку катили.

— Ну, Спасский, угодил ты девчонкам. С сегодняшнего дня мы будем звать тебя Спасом.

— Не люблю прозвищ.

— Это не прозвище, а погоняло. А насчет того, что к Наглому мы ни ногой, то с этой минуты так и будет. Белов свое слово держит… А вот по поводу остальной деревни — ничем помочь не могу, — изображая идиота, сказал Митька.

***

Кода однажды Андрей приехал с работы в деревню, бабушка рассказала ему новость, которая повергла его в шок: сгорел от спирта молодой парень.

Водка сгубила многих в Кайбалах, собирая ежегодную дань за пристрастие к дурманящему состоянию, позволяющему забыть об усталости, обязательствах перед близкими, ответственности за поступки, — забыть о самой жизни.

Мать Ивана Потылицына, недавно похоронившая в Краснодаре сестру, поседела от горя. Три ночи подряд она не отходила от своего Ванюши. Целовала его, орошала слезами; материнский ум до последнего отказывался поверить в то, что ее ласковый и работящий мальчик, которого она кормила грудью, отводила за крохотную ручонку в первый класс, провожала в армию, лежит недвижим в деревянном, обитом красной материей гробу, — и никогда, никогда больше не встанет, не пройдется по улице, не попросит у нее совета по какому-нибудь пустяковому вопросу, никогда не подарит ей внуков.

— Баба, до чего докатилась страна?! Люди уходят в вечность, так и не узнав истинного своего предназначения. Водка стала бичом современности.

— Ее всегда пили, сынок. Спокон веку, — грустно заметила бабушка.

— Плевать мне на то, что было, — с негодованием сказал Андрей. — Я сейчас живу и не надо мне говорить, что так было всегда. Можно понять, когда ее пьют по великим праздникам для увеселения, но когда ее пьют потому, что пьют; потому, что устали, заболели дети, кончились деньги, попал в тюрьму сын, не понимает жена. Это кому-нибудь выгодно? Этой страшной жидкостью можно заглушить все: веру в себя, отечество, в лучшую жизнь и свободу.

— Люди сами виноваты.

— Нет. Это, баба, система, — замотав головой, обрубил Андрей. — Она не тело губит, а душу деформирует.

— Странный ты, Андрюшка. Сущий инопланетянин.

— Да, да. Хочешь, чтобы народ замолчал, отупел, стал легко управляем и терпел — дай ему водку и забери просвещение. Тогда он будет топить свое горе в вине и обвинять во всех смертных грехах ближайшее окружение, но у него и мысли не возникнет, что это дьявольская система, которую нам навязали и тут же прикрылись ею со словами: "Народ ни на что не способен. Он ленив, тупоумен, поэтому мы ему ничего не дадим. Пусть сначала изменится". А люди не изменятся, тем более в деревне.

— Андрюшенька, а как же Ельцин? Тот тоже пил, а он оттуда, — сказала бабушка, уперев палец в небо.

— Не надо о десятилетнем национальном позоре.

— А куда от него, позора этого, денешься? Ничего у нас нет, а позор есть. На всех общий.

***

Ваню хоронили на деревенском кладбище всем селом. Вереница машин растянулась на сотни метров. Ко дню похорон у матери не осталось слез. Когда в гроб готовились забивать гвозди, она кинулась на шею к сыну и рвала на себе волосы, сетуя на горькую судьбу за то, что не дала ей пережить родное дитя. В такие минуты на планету опускается ад. Лишь первые комки земли упали в могилу, зарыдал отец. Крупные мужские слезы выпали из глаз, больше не стесняясь людей, не скрывая боли.