Ломоносов: поступь Титана

Попович, порывистый и нетерпеливый, вскакивает со стула и подходит к высокому италийскому окну. На снегу под окнами копошатся снегири. Как их грудки, пылают щеки юного Дмитрия. Махнув рукой, он спугивает птах, тотчас возвращается на место и начинает вслух размышлять, что поделывает во дворце барон Корф, да при этом мечтательно жмурится.

— Страсть охота во дворец! Государыню увидеть, на гоф-девиц поглядеть. А шуты там, говорят!.. А карлы!..

Густав на эти зазывные речи не откликается: с русским языком у него все еще нелады — родился на Москве, да долго жил в Германии, за что вкупе с ростом прозвали «швабской верстой», — вдаваться в рассуждения, даже досужие, ему тяжело, не будешь же об императрице и ее гоф-девицах рассуждать на латыни. А Михайле и слышать неохота.

Попович, однако, не отступает.

— Мне зятенька так говорил, — развивает он тему, поглаживая холеный ноготок на мизинце, — желаешь попасть ко дворцу — учись палить из фузеи. Матушка-государыня шибко любит сие. Особенно когда молодцы нарочито палят. А зятенька ведает, потому как служивый.

Михайла хмыкает, а Густав недоуменно пожимает плечами.

— Пошто скалитесь! — супится попович. — Не верите? — Он лезет в потай кафтана и оттуда извлекает тетрадочку. — Вот слушайте, — и начинает читать:

— «В прошедшую среду и пятницу изволила Ея Императорское Величество самодержавнейшая наша монархиня стрелянием в цель забавляться, которое от Его Высокографского сиятельства обер-камергера фон Бирон в третьем саду учреждено было».

Попович окидывает товарищей победительным взглядом.

— А вот еще: «…Ея Величество при продолжающейся ныне приятной погоды, иногда гулянием, а иногда стрелянием в цель забавляться изволит. Здешние и иностранные министры приезжают и отъезжают почти ежедневно, и куртаги обыкновенным образом в великом числе бывают». Куртаги! — отрывается от чтения Виноградов. — Ах, куртаги! Музыка! Аглицкие контрдансы, французские котильоны! Ах, боже!.. Вот извольте, — и он снова принимается читать: — «В прошедшую субботу, то есть в кавалерский праздник святаго Александра Невского…» тут много имен, пропущу… вот… «с вышепоимянутыми Кавалерами изволила Ея Императорское Величество в большой сале летняго дому за одним столом публично кушать. Музыкальный концерт отправлялся при том от искуснейших италианских музыкантов и певиц к высочайшему удовольствию Ея Императорского Величества. По окончании стола был бал, а в вечеру иллюминированы все дворы здешняго города. Платье оных Кавалеров, которое они в сей день впервые надели, состоит в голубых кафтанах с понсовою подкладкою и в понсовых камзолах, золотым позументом укладенных, а шляпы с красным пером».

Митенька кончает читать.

— С красным пером, — точно эхо, повторяет он с умилением. — С красным пером, — и щеки его горят, как те перья.

Михайла, оторвавшись от своих записей, заглядывает в тетрадь Виноградова. Там на страничках тесными рядами наклеены крахмальным клеем вырезки из газеты.

— Не иначе «Санкт-Петербургские ведомости» распотрошил, — хмыкает Ломоносов. — А я-то смекаю, кто это казенную газету кромсает? Как не наведаюсь в канцелярию — «Ведомости» опять в дырках.

Попович малость смущен.

— Дак на, — тянет он тетрадку, — почитай.

— Не-е, мне сие не надобно, — отмахивается Михайла.

— А чего ты искал? — простодушно надувает губы попович.

— А что искал, то и нашел, — уклончиво отвечает Михайла.

Глаза у поповича разгораются.

— Чего я такого там це приметил? Скажи, Михайле, — тянет он, ровно малый ребенок.

Ломоносов добродушно усмехается: