Ломоносов. Всероссийский человек

Уже на рубеже 1730–1740-х годов научная и литературная работа занимала в жизни Ломоносова центральное место. После 1744 года она стала по существу единственным содержанием его жизни. Все остальное происходило как будто на полях жизненной книги, между делом. Биография зрелого Ломоносова – это история его трудов и тех конфликтов, зачастую очень резких, которые в связи с этими трудами возникали у него с коллегами.

Литература и “словесные науки”, похоже, не были для Ломоносова главным жизненным делом. По замечанию Пушкина, “Ломоносов сам не дорожил своею поэзией и гораздо больше заботился о своих химических опытах, нежели о должностных одах на высокоторжественный день тезоименитства и пр.”. Это правда – по крайней мере, отчасти. Но современникам и ближайшим потомкам поэзия Ломоносова была понятнее, чем его научные труды. Во многом именно своему таланту стихотворца и оратора Ломоносов был обязан тем положением и теми связями, которые оказались так кстати для других его свершений. Более того – влияние трудов Ломоносова на русскую литературу и сегодня, несомненно, отчетливо и ощутимо. Вопрос о его реальном влиянии на развитие естественных наук, образования, историографии куда более сложен.

Правда, уже в середине XIX века лишь немногие читатели могли искренне восхищаться стихами Ломоносова. Тот же Пушкин был в первых рядах ниспровергателей ломоносовской поэтической славы: “В Ломоносове нет ни чувства, ни воображения. Оды его, написанные по образцу тогдашних немецких поэтов, давно уже забытых в самой Германии, утомительны и надуты… Выскопарность, изысканность, отвращение от простоты и точности, отсутствие всякой народности и оригинальности – вот следы, оставленные Ломоносовым” (“Путешествие из Москвы в Петербург”).

Культура модернизма научила нас, что кроме “простоты и точности” у стихов могут быть и другие достоинства и что изысканность – не всегда порок. Да и поэтов барокко, “давно забытых” в пушкинскую эпоху, сто лет спустя вспомнили и оценили. Читать Ломоносова-поэта большинству наших современников мешает иное. Современные люди привыкли видеть в стихах отражение личности поэта, его персонального опыта, чувств, мыслей. У Ломоносова это присутствует далеко не всегда.

Во всяком случае, в очередных одах “на высокоторжественный день тезоименитства” или “на день восшествия на престол Елизаветы” поэт, как правило, меньше всего самовыражался. Он воспевал то, что надлежало воспеть, – мир в мирные дни, войну в дни брани… Его похвалы государыне абстрактны и несколько однообразны; живой образ, как в державинской “Фелице”, не возникает никогда. “Содержание” оды у Ломоносова условно, оно – лишь повод для демонстрации мастерства, для развернутых метафор и описаний, в которых Ломоносов в полной мере дает волю своему дару. Вот, например, две строфы из “Оды на день восшествия на престол Ее Величества Государыни Елизаветы Петровны 1748 года”, в которых Ломоносов вспоминает прибытие молодой императрицы из Москвы в декабре 1742 года – то, которое в свое время воспел Собакин и описанием которого Ломоносов в своей тогдашней оде пренебрег:

В луга, усыпанны цветами,
Царица трудолюбных пчел,
Блестящими шумя крылами,
Летит между прохладных сел;
Стекается, оставив розы
И сотом напоенны лозы,
Со тщанием отвсюда рой
Свою царицу окружает,
И тесно вслед ее летает
Усердием вперенный строй.

Подобным жаром воспаленный,

Стекался здесь российский род,
И, радостию восхищенный,
Теснясь, взирал на твой приход.
Младенцы купно с сединою
Спешили следом за тобою.
Тогда великий град Петров
В едину стогну обратился,
Тогда и ветр остановился,
Чтоб плеск всходил до облаков.

Образ “царицы трудолюбных пчел” и окружающего ее роя ярче, чем само описание петербургского торжества, которое он должен иллюстрировать. В то же время “восторга” и “парения” в этих стихах уже гораздо меньше, чем раньше. Ломоносов воспевает спокойное блаженство державы под скипетром Елизаветы:

Да движутся светила стройно
В предписанных себе кругах,
И реки да текут спокойно
В тебе послушных берегах…