Ломоносов. Всероссийский человек

Глава восьмая Обустройство пространства и времени

1

Ломоносова смолоду тянуло к общественной деятельности. Ему мало было служить тому Делу, участником которого он себя ощущал, учеными изысканиями и поэтическим творчеством. Он мечтал о роли организатора, администратора, законодателя. Этим его амбициям лишь в очень малой степени довелось осуществиться; подавленные, они сублимировались в труды по русской истории и в преобразовательные прожекты.

Началось все с активного участия во внутриакадемической борьбе. Поначалу это участие закончилось очень скверно. Наученный опытом, Ломоносов в 1744–1746 годах старался занимать в академических стычках пассивную позицию. Но сразу же после назначения Разумовского он вновь попал в гущу событий.

В академии в самом деле многое изменилось. Стали исправно платить жалованье, наконец-то вновь приступили к “обучению российского юношества”… Регламент академии, принятый в 1747 году, предусматривал ее разделение на собственно академию и университет. “Определены особливые Академики, чтобы составлять академию, и никого не обучают, кроме приданных им адъюнктов и студентов, и особливые профессоры, которые учить должны в Университете ‹…›. Но ежели нужда востребует и время допустит и академикам трудиться в Университете, в таком случае отдается на президентское рассуждение”. Академики, числом десять, были разделены на четыре разряда: к первому относились астроном и географ, ко второму – анатом и химик, к третьему – физик-экспериментатор и механик, который обязан был “изобретать всякие машины”, к четвертой – математик, “который не только должен давать решения на задания других Академиков, но и то решать, что будет прислано из других мест”. Три места академиков оставались резервными. Предусматривалось также девять вакансий иностранных почетных членов.

Что касается университета, то ему полагался ректор (он же историограф) и пять проссоров: элоквенции и стихотворства, логики и метафизики, древностей и “литеральной истории”, политической истории и юриспруденции, математики и физики. Хотя все эти должности придумывались под конкретных людей (“логику и метафизику”, к примеру, явно должен был читать Браун, а “историю политическую и юриспруденцию” – Штрубе де Пирмонт), на практике регламент 1747 года в чистом виде никогда не исполнялся, и жесткого разделения на “академиков” и “профессоров” не существовало. Студентов по штату было тридцать, гимназистов латинской гимназии (которая должна была обеспечить университет новыми абитуриентами) двенадцать. Латыни в университете и в гимназии предписывалось отныне учить только посредством русского языка – без употребления французского или немецкого. В университете в качестве языков обучения также не допускались более никакие живые иностранные “диалекты” – только латынь и русский. Учиться в университете и гимназии могли “всех чинов люди смотря по способности, кроме записанных в подушный оклад”. То есть – кроме крестьянских, мещанских, купеческих (поскольку в то время подушный оклад распространялся и на купцов) детей. Только дворяне, поповичи, чиновничьи и солдатские сыновья. Именно они в перспективе должны были занять адъюнктские должности (велено было “стараться, чтобы все адъюнкты были из русских”), а потом и сменить иностранцев в звании профессоров.

Во главе университета был поставлен Герард Фридрих Миллер. О непростых отношениях, сложившихся между ним и Ломоносовым к концу 1740-х годов, уже гововилось. Позади были и полугодовой арест Ломоносова, и содействие, оказанное ему Миллером в получении профессорства, и двусмысленная история с поручительством за Гмелина.

Статус Миллера в 1746–1747 годы оставался не совсем определенным. Уезжать из России, как Гмелин или Делиль, он не хотел: его профессией стала русская история, найти работу вне России ему было не так просто, как ботанику или астроному, и он лучше, чем кто бы то ни было, знал, какие сокровища скрываются в архивах Империи. Но чтобы работать в этих архивах, нужен был особый статус – больший, чем просто должность профессора истории. К тому же и профессорское жалованье не устраивало Миллера, получавшего в Сибири двойной оклад.