Ломовой кайф

Да, Тарану было куда хуже. Он отчетливо ощущал, что главная вина лежит на нем и только на нем. Ведь все, что закрутилось между ним и Полиной, а потом еще и Надьку в этот водоворот втянуло, начиналось еще прошлой весной. Тогда, когда Полина даже не подозревала о своих суперспособностях и лишь Юркина неустойчивость стала тому причиной. Там, на подмосковной даче Магомада Хасаныча, когда Василиса их с Полиной в баню пригласила. Что ему стоило тогда просто и ясно сказать: «Идите вдвоем, а я после вас!»? Нет же, полез, потому что очень интересно было сразу на двух голых баб поглядеть. А потом, когда Василиса начала это самое «па-де-труа» устраивать, тоже не стал себя удерживать… Ух, уж эта премудрая прачка! Мало ее Тимур покойный вздрючил!

Впрочем, Васька просто дура развращенная. Все-таки то, что произошло в бане, было не первой изменой Надьке. Фроська ведь перед этим с ним в «графиню на подоконнике» играла, а до того — Аня Петерсон. С нее, «горячей эстонской девушки», все и началось. Точнее, с тех 250 грамм, которые Таран принял для снятия стресса. Вот уж водяра поганая! Был бы трезвый — ни хрена бы не случилось. Сумел бы себя под контроль взять — по крайней мере, сейчас Таран был в этом убежден. Но он хлебнул и покатился под гору, поплыл по течению…

И вот приплыл. То, что этот самый Володя, или Вова, который затолкал их с Надькой в подвал, знает Птицына, конечно, немного обнадеживало, но не сильно. Даже если они с Генрихом принадлежат к одной системе и над ними где-то наверху — в Москве или в Колумбии, может быть, — торчит какой-то общий пахан, это еще ровным счетом ничего не значит. Вот этот самый «большой и главный» может сказать: «Некогда мне разбираться, что они знают и как себя вели. Уройте их по-быстрому и без шума!» И Вова скажет: «Будет сделано, шеф!» — после чего спровадит их, как и обещал, на корм здешним акулам или крокодилам. «И никто не узнает, где могилка моя…» У этих тварей желудки хорошо переваривают. Может, Птицыну и сообщат, что, мол, ребятишки твои сгинули смертью храбрых, а может, и не станут ничего говорить: дескать, ,сам виноват, товарищ полковник, что твои «мамонтята» куда-то усвистали. Самому надо было их контролировать покрепче. И, поди-ка, Птицелов особо настаивать и выступать не будет, потому что супротив этой самой международной братвы МАМОНТ — не бог весть что. Наводить шороху в губернии, конечно, и одним батальоном можно, а вот в мировом масштабе — увы. Тем более что кое-какие дотации от своего суперпахана Генрих наверняка получает. А это значит, что ему надо этого дядечку слушаться и не вякать, пока он другого полковника на место командира МАМОНТа не нашел. Вообще, кстати, неизвестно, чем эта история для самого Птицына кончится. Вполне возможно, что и самого Генриха уберут.

Себя, Юрка, конечно, жалел, Надьку тоже, но пуще всего жалел Алешку и Надькиных родителей — дядю Мишу и тетю Тоню. Своего отца не жалел, потому как он все равно в тюрьме и о смерти сына узнает только после того, как на волю выйдет.

Ну а на волю он вряд ли выберется — слишком больной, чтобы шесть лет отсидеть до звонка. Матери нет, царствие ей небесное, — не расстроится. А вот Надькины родители, которые Юрке за эти два года роднее родных стали, конечно, все изведутся, даже если им соврут, будто ничего о Надьке и Юрке неизвестно. Наверное, это немного получше будет, чем откровенное сообщение, что, мол, их акулы сожрали в Карибском море. Все-таки дядя Миша с тетей Тоней смогут жить надеждой на чудо, на то, что придут как-то раз с работы домой, а там дочка с зятем сидят, живые и здоровые. Или вдруг телефон позвонит, и до их ушей родные голоса донесутся… Внука они, конечно, не бросят, вырастят, воспитают. Правда, когда Лешка вырастет и сам зарабатывать сможет, им уже за шестьдесят будет. Фиг его знает, смогут ли они его удержать от всяких глупостей? Таран, конечно, для сынка не шибко хороший пример для подражания, но все-таки не алкаш, не наркоман и не пидор. Почему-то Юрке казалось, будто это самые главные опасности, которые могут угрожать молодому человеку.