Лондон

«Убьет, – подумал мальчик. – В конце концов, я погибну рядом с отцом». Сейчас, однако, в виду распростертого серого тела, такая смерть потеряла всякую привлекательность. «Ну и пусть, хотя бы умру в сражении». И он опять потянулся за мечом.

Но, к своему ужасу, едва смог его поднять. Запястье болело так сильно, что понадобились обе руки. Дико взмахнув мечом, он почти не осознавал, что центурион бесстрастно наблюдает за ним. Он размахнулся снова и рубанул пустоту. А затем услышал смех.

Он так сосредоточился на центурионе, что не заметил прибытия всадников. Их было полдюжины, и они с интересом глазели на развернувшуюся сценку. В центре высился человек с голым черепом и жестким умным лицом. Это он рассмеялся. Затем что-то сказал центуриону, и все вокруг тоже расхохотались.

Сеговакс побагровел. Человек говорил по-латыни, и мальчик не понял ни слова. Небось, какая-нибудь грубая шутка. Несомненно, они приготовились поглазеть на его смерть. С неимоверным усилием он вновь замахнулся отцовским мечом.

Но центурион, к его удивлению, вложил свой меч в ножны. Римляне собрались уходить. Они покидали его, оставив в одиночестве у тела отца.

Сеговакс действительно изумился бы, пойми он только что сказанное Юлием Цезарем.

– О, се храбрый юный кельт! Он не сдается. Так оставь его, центурион, пока он не перебил нас!

Сеговакс увидел, что отцовская туника скреплена брошью Кассивелауна. Мальчик благоговейно забрал ее вместе с мечом и задержался лишь для того, чтобы бросить прощальный взгляд на лицо отца.

После битвы на реке прошли месяцы, но Цезарь не овладел Британским островом. Намеревался ли он оккупировать его тогда, так и осталось неизвестным, а сам он был слишком лукав, чтобы откровенничать на сей счет.

Местным вождям пришлось заплатить изрядную дань и предоставить заложников. Цезарь объявил о блестящем успехе. К осени, однако, вернулся с войсками в Галлию, где назревали неприятности. Осознав, очевидно, что его аппетиты простерлись слишком далеко, Цезарь решил сперва укрепить свою власть на континенте, а с островом разобраться позднее. Тем временем жизнь здесь пришла, по крайней мере, в какое-то подобие нормы.

Следующей весной ни Цезарь, ни какие другие римляне не явились вовсе, хоть этого наполовину и ждали. Так же миновало и лето.

За исключением одного случая. Ибо в один летний день того года селяне увидели спозаранку странное зрелище. С приливом по реке поднимался корабль, не похожий ни на один из известных ранее.

Он был не слишком велик, хотя и показался селянам крупным. Приплюснутое парусное судно футов восьмидесяти в длину, с высокой кормой, низким носом и мачтой посередине с большим квадратным парусом из холстины, оснащенном кольцами, через которые аккуратно тянулись гитовы. На меньшей мачте, нависавшей над баком, стоял дополнительный парус – маленький, треугольный. Борта были гладкие, из досок, приколоченных к остову железными гвоздями. Рулей два вместо одного – по обе стороны кормы.

Короче говоря, то было типичное торговое судно античного мира. Его смуглые матросы и богатый римлянин-судовладелец зашли в реку из чистого любопытства.

Они направились к селению, сошли, учтиво приблизились к жителям. Затем дали понять, что были бы счастливы узреть место сражения, если оно неподалеку. Двое, помявшись, согласились показать им брод и остров друида, которые те и осмотрели. Гости отбыли с отливом, не найдя в Лондиносе ничего интересного. Зато они расплатились за беспокойство серебряной монетой.

Так или иначе, этот визит не имел исторического значения. Прилив как таковой был намного важнее; судно же по капризу богача прибыло в место, которого почти что не существовало.

Однако для юного Сеговакса это значило все. Зачарованный, он вглядывался в заморский челн, столь соблазнительно пришвартовавшийся близ берега. Он жадно изучил серебряную монету и рассмотрел голову божества на ней, понимая, что это не просто украшение, хотя Сеговакс не мог доподлинно угадать ни ее назначения, ни ценности. Но в первую очередь он, следя за отбытием судна вниз по течению, вспомнил тот драгоценный день, когда впервые с отцом увидел открытое море.

– Вот куда пойдет корабль, – пробормотал Сеговакс. – В то самое море. Когда-нибудь, может, еще и вернется сюда.

И он возмечтал украдкой отправиться на судне, пусть даже римском, куда бы тот ни плыл.

Странно, из всей семьи Сеговакс, похоже, страдал больше всех. Его повергло в несказанное изумление то, что после трех месяцев безудержной скорби Картимандуя вдруг сошлась с другим человеком. Тот происходил из чужого селения. Он был добр с детьми. Но боль Сеговакса не унялась. И кто мог знать, сколь долго она продлилась бы, не случись к концу осени небольшого события.

В начале зимы кельты отмечали великий праздник. То был Самхейн – время активности духов, которые восставали из могил и навещали живых. Они напоминали, что души мертвых хранят поселения не просто так – им необходимы почет, уважение и благодарность. Это была захватывающая, но страшноватая пора, в которую затевали пиры и давали важные обеты.