Лондон

Но девушка была необычной даже с учетом сказанного: старше Юлия на два года и почти с него ростом, с бледной кожей, соломенными волосами, которые не были длинными и не закалывались шпильками, как у других девиц, а плотно прилегали к голове тугими завитками. Вкупе с немного приплюснутым носом эта особенность указывала на темнокожих предков. Ее бабку рабыней привезли в Галлию из африканской провинции Нумидия. У девушки были мелкие, довольно неровные, но очень белые зубы. Миндалевидные голубые глаза подергивала странная дымка. Ее изящное тело перемещалось при ходьбе с чудесной ритмичной грацией, недоступной прочим портовым женщинам. Они злословили, говоря, что муж купил ее в Галлии, но точно никто не знал. Звали ее Мартина.

Ей исполнилось шестнадцать, когда хозяин-моряк решил жениться на ней. Он был пятидесяти лет, вдовец, его дети выросли. В минувшем году он перебрался из Галлии в Лондиниум.

Юлий видел этого морехода. Крупный, могучий мужчина странного вида. Его череп оказался напрочь лишенным волос, а густая сеть крошечных изломанных вен по всему лицу и телу придавала коже синеватый оттенок, подобно татуировке. Жила пара на южном берегу реки в одном из небольших домов, что тянулись вдоль дорог от моста к побережью.

В порту шла оживленная торговля. Моряк, несмотря на возраст, был деятелен и часто отправлялся в Галлию или посещал порты на великой реке Рейн. Ныне он пребывал в отъезде.

У Юлия имелось основание питать надежды, хотя и Секст пользовался у женщин успехом. Жена его давно умерла, и он не спешил вступать в новый брак. В своей слегка покровительственной манере он сообщил Юлию, что намерен заполучить молодую морячку, и тот больше не думал об этом. Секст разузнал об отлучках моряка и выяснил, как незаметно проникнуть в дом ночью. Ему нравилось планировать совращение как военную операцию. «Охотничий азарт», – говаривал Секст и продолжал кампанию.

А потому Юлий удивился, когда однажды, прощаясь с ним и Секстом на мосту, девушка сжала его руку. Уже на следующий день, на причале, девушка, проходя мимо, легонько, но умышленно задела его. Вскоре после этого Мартина небрежно заметила: «Все девушки любят подарки». Она сказала это Сексту, но глянула на Юлия – тот ни секунды не усомнился.

Но тогда он оказался без денег, и Секст одарил ее сластями. Спустя несколько дней, когда Юлий предпринял попытку заговорить с ней один на один, она улыбнулась, но ушла и впоследствии игнорировала его.

Тут он и влюбился. Он начал думать о Мартине. Когда разгружал лодки, ее дымчатые глаза будто смотрели из такелажа. Мысленно он рисовал себе ее мерную поступь, которая представлялась донельзя соблазнительной. Он знал, что к ней ладится Секст, но моряк до недавних пор оставался дома, и юноша почти не сомневался, что его товарищ еще не преуспел. Юлий воображал, как под покровом темноты не Секст, а он сам пробирается в ее дом. И чем дольше он раздумывал, тем больше его страсть жила собственной жизнью. Этот чудный мускусный аромат – был ли он от притираний? Или являлся естественным запахом ее тела? Ступни Мартины сперва показались ему крупноватыми, однако теперь он находил их чувственными. Он изнемогал от желания коснуться ее коротких волос, заключить голову в ладони. И сильнее, чем о чем-либо прочем, его помыслы занимало это стройное, гибкое тело. Да, он был бы рад такому познанию.

– Но пожелал бы ты ее, если бы она не сбежала? Вот вопрос, который следует задавать себе, когда речь заходит о женщине.

Юлий ни разу не заговаривал о девушке с родителями, но именно эту реплику вдруг отпустил его отец.

– Вижу, тебе вскружила голову какая-то особа, – продолжил тот. – Надеюсь, она того стоит.

Юлий рассмеялся. Он не знал. Но собирался выяснить.

А как же предупреждение Секста? Юлию претил холодный расчет. Он был слишком полон жизни, чтобы взвешивать риск всех своих поступков. Вдобавок юноша являлся неисправимым оптимистом, а потому решил, что все как-нибудь обойдется.

На углу улицы сидела толстуха. Она не хотела, но ей велели. С собой она принесла два раскладных стула, на которых осторожно разместилась. Ей дали краюху хлеба, немного сыра и мешок с фигами. И вот она вполне безмятежно грелась на солнышке. На ней оседала мелкая пыль. Судя по крошкам и фиговой кожуре в ногах, девица уже умяла и хлеб, и сыр, и пять штук фиг.

Ей было восемнадцать, но ее успело разнести до размеров внушительных и для более зрелой женщины. Два подбородка уже в наличии, под ними намечался третий. Рот широк и по углам, где остался фиговый сок, кривился книзу. Она восседала разведя ноги, и платье свободно спадало с груди.