Лондон

Когда тот снова вышел наружу, Сердик с Риколой исчезли.

Ночь показалась Оффе долгой. Ветер стих. Поначалу, сидя у двери хижины, он видел, как из господского дома напротив выходили люди и, спотыкаясь, брели по двору. Иногда он слышал приглушенное бормотание и пьяный смех. Не купец ли с Риколой?

У той не осталось выхода. Оффа понимал это. Даже окажи она сопротивление, купец был больше и намного сильнее, а прав у них с Риколой, как у рабов, немного. Его поразила ирония ситуации. В родном селении, будучи вольным человеком, он мог противостоять старейшине – по крайней мере, потребовать возмещения ущерба. Но, потеряв голову, а за ней и свободу, обеспечил себе повторение этой истории, на сей раз оказавшись совершенно беспомощным.

Оффа застонал, сокрушаясь о собственной глупости.

Недолгое время он тешил себя тщетной надеждой на то, что Риколе удалось сбежать от купца. Может, Сердик оказался слишком пьян или она как-то сумела отвертеться. Это упование было в лучшем случае призрачным. Оно иссякло, когда ночь сгустилась, а Рикола так и не пришла.

Вопреки здравому смыслу Оффу подмывало отправиться на поиски. Где они – может, в амбаре? Или в какой-то хижине?

«Но что я сделаю? – буркнул он себе под нос. – Воткну и в него булавку? – Обдумывая безнадежность ситуации и свою глупость в том, что он позволил Риколе эту затею, Оффа покачал головой. – Никогда бы такого не сделал, если бы не проповедник. Много же мне проку от его нового бога!» Фрейр-на-Кресте показался ему бессильным божеством.

Рикола же, покоившаяся в могучих руках Сердика, размышляла. Сперва она уплыла мыслями к мужу, затем к Эльфгиве. Чем обернется для них нынешняя ночь? Для ее брака, положения при госпоже, дальнейших отношений с купцом? Она мягко провела рукой по его груди, ощутив жесткие волоски. Хотела уйти, но тот уснул, прижимая к себе крепкой рукой. В предутренние же часы купец пробудился.

Рикола знала, по крайней мере, одно. Она уже понесла новую жизнь, принадлежавшую ей и Оффе, которую была обязана защищать при любых обстоятельствах.

Однако Рикола несказанно удивилась бы, разгляди она в предрассветные зимние сумерки свою госпожу.

Эльфгива не спала. Она лежала без сна, беспокойно ворочаясь. Перед глазами вновь и вновь проходили события минувшего вечера, и вскоре гнев уступил место другому чувству, попроще, – сожалению. «Почему я не остановила его?» И дальше, словно обращаясь к кому-то еще: «Он был твоим, и ты его отвергла».

Она была оскорблена, но и мужа жалела. Ей было известно о его нуждах, но она отказала ему. И почему? Из-за верности своим богам. Из страха унижения. Из гордости. Но счастлива ли она в гордыне? Хуже ли унижение этого безобразия? А что до богов ее предков и верности оным, то разве утешили ее этой зимней ночью Воден, Тунор и Тив? Ей казалось, что нет.

Чуть до того, как забрезжил рассвет, Эльфгива закуталась в тяжелые меха и сошла по склону к реке. Вода текла еле слышно и в темноте казалась черной. Сгорбившись, Эльфгива присела на мол и уставилась на реку.

Как поступил бы отец? Он поднял бы парус и отправился к далеким берегам, доверившись богам и бросив вызов морю. Но он был мужчина. Ночь длилась, и выбор старого мореплавателя казался ей все менее важным. И все же эта бесстрашная душа могла бы одобрить решительность, с которой Эльфгива устремилась вверх по склону.

В конце концов юная Рикола оказалась права. Ее уловка сработала, хотя и позднее, чем ей хотелось. Эльфгива решила восстановить свою власть над браком.

А потому наутро Сердик внимал жене с облегчением и теплым довольством, та же твердо рекла:

– Я приму твоего нового бога. Скажи своему жрецу – пусть крестит. – Однако добавила: – Девчонка-рабыня должна уйти.

Тот улыбнулся и обнял ее.

– Девчонка должна уйти, – повторила Эльфгива.

Он пожал плечами, как будто это не имело значения.

– Все, чего пожелаешь, – сказал он. – В конце концов, она принадлежит тебе.

Той долгой ночью произошло еще одно событие, неведомое никому из них.

Прибыл гость.

Едва над протяженным эстуарием Темзы занялся рассвет, течением понесло одинокое судно. И с наступлением тягостного, промозглого дня оно только-только нырнуло в большое колено книзу по течению от поселка.

Когда с приплюснутого ходкого судна стала видна пристань Лунденвика, стоявший на баке невысокий и коренастый человек в предвкушении уставился на него. Ему было за сорок, он отличался довольно грубым лицом и пегой, очень коротко стриженной бородой. Из всех фризийских торговцев он один отваживался путешествовать к острову в это холодное и опасное время года. Он делал это потому, что был бесстрашен, умен и алчен. Товар свой он покупал задешево, ибо его владельцы экономили на обустройстве и пропитании оного в зимние месяцы. Купец этот также оказывался обычно единственным, кто доставлял припасы, остро потребные до прихода весны. Он промышлял людьми. Всему североевропейскому побережью было известно: «Зимой рабов дождешься только от этого хитрого фриза». Он достиг Лунденвика к полудню.

При виде фризийского судна Сердик улыбнулся.

– Так и знал, что прибудет, – заметил он десятнику.