Лондон. Биография

Последняя выпивка осужденных была уместна здесь и по другой причине: о приходе шла слава – добрая или недобрая, зависело от вкуса – как о месте, изобилующем тавернами, и средоточии пьянства. «Белый олень», открытый в XIII веке, дожил – по крайней мере, названием – до наших дней и благополучно принимает посетителей на углу Друри-лейн, однако многие другие питейные заведения рассыпались в прах – «Мейденхед» на Дайот-стрит, «Совиная чаша» в переулке Кэнтерз-элли, «Черный медведь», «Черная кружка», «Черный барашек», «Лоза и роза»… «Лунная дева» близ Друри-лейн любопытным образом получила продолжение в «Подводной луне» на Чаринг-кросс-роуд. Налицо еще одна связь с алкоголем: название нынешней Грейп-стрит (Виноградная улица), как считают, произошло от старинного виноградника при лепрозории.

В XVIII веке именно здесь Уильям Хогарт поместил свой «Джин-лейн» – «Пьяный переулок». Традиция последней выпивки – «чаши Св. Джайлса» – сделала этот район, как писал в следующем столетии в «Любопытных местах Лондона» Джон Тимбс, «прибежищем зловонного и грязного отребья». Но никакое описание не сравнится с возмущением и отчаянием, переполняющими гравюру Хогарта. Он определил дух этого места, где нынешние бродяги, сидя маленькими группками, тянут эль из банок. Чахлый молодой человек, пьяная женщина с сифилитическими язвами, самоубийство, торопливые похороны на месте, ребенок, который вот-вот упадет и разобьется насмерть, – изображенное не только выявляет в преувеличенно детализированном виде подлинный характер этого центра смертельного пьянства, но и жутко пророчествует о Грачовнике (Rookeries) – трущобах первой половины XIX века, которые возникли именно здесь спустя примерно пятьдесят лет.

В 1818 году питье навлекло на приход беду иного рода. Огромный чан пивоварни «Подкова», расположенной чуть северней перекрестка, лопнул и выплеснул примерно десять тысяч галлонов пива; стены, повозки, торговые лотки были сметены потоком, и пиво мигом наполнило окрестные подвалы, утопив восемь человек. Джин-лейн стал пивной рекой.

У подвалов, оказавшихся столь опасными, была своя история. Расхожее выражение «подвал в Сент-Джайлсе» означало грязь и нищету. Уже в 1637 году один церковный староста отметил «великое нашествие на приход бедных людей… они семьями живут в подвалах и испытывают иные тяготы». Подвальные помещения заслужили скверную репутацию, помимо прочего, из-за расположения прихода: местность здесь считалась «сырой и нездоровой». Парламентским актом 1606 года Друри-лейн и ее окрестности были заклеймены как места «мерзкие и опасные для всех проходящих и проезжающих». В отчете Кристофера Рена говорится о зловонии, источаемом окрестными болотами, водоводами и водяными рвами; в тот же период документы парламентского обследования отмечают «переизбыток влаги», из-за которого район стал «чрезвычайно болотистым, грязным и опасным».

Он был опасным более чем в одном отношении, поскольку именно Друри-лейн и близлежащие закоулки стали источником заразы, получившей затем название Великой лондонской чумы. В конце 1664 года первые случаи заболевания были отмечены в северной части Друри-лейн напротив Коул-ярда, где обитала четырнадцатилетняя Нелл Гвин, будущая фаворитка короля Карла II. Вспышка болезни, как писал в «Дневнике чумного года» Дэниел Дефо, «обратила на эту часть Лондона многие взоры», и внезапное увеличение количества похорон в приходе Сент-Джайлс заставило всех подозревать, что «этот край города поразила чума». Таким образом, это несчастливое место дало начало великому мору, грозившему уничтожить немалую часть лондонских жителей незадолго до всеобщего очищения огнем Великого пожара. Многие «заразные» дома были принудительно закрыты, их жителям запрещалось выходить на улицу; 7 июня 1665 года Сэмюэл Пипс, «как ни прискорбно», увидел на некоторых деревянных дверях красные кресты. Диковинным образом обвинение в распространении чумы пало именно на эту часть города («Всю эту беду навлек на нас один-единственный лондонский приход Сент-Джайлс», – писал сэр Томас Пейтон), и представляется вероятным, что в ответе за тогдашнюю недобрую славу прихода был его сомнительный статус приюта для увечных и отверженных. Словно бы в город, грозя жителям смертью, возвращались его отбросы.