Лондон: биография

Но самым, возможно, интересным и примечательным обитателем Кларкенуэлла был «угольщик-музыкант» Томас Бриттон. Он ходил по улицам, торгуя углем, и жил над своим угольным сараем на Джерусалем-пассидж между Кларкенуэлл-грин и Сент-Джонс-сквер; несмотря на скромный род занятий, он, пишет Уолфорд в «Лондоне старом и новом», «подвизался в высочайших областях музыки, привлекая к себе на протяжении лет самых выдающихся музыкантов того времени, в том числе великого Генделя». Каждый четверг музыканты собирались вечером в его комнате над угольным сараем. Чтобы добраться до импровизированного концертного зала, им приходилось влезать по приставной лестнице; как писал Бриттон в пригласительных посланиях,

Как водится, в четверг
Прошу ко мне наверх,
Да не сломайте ноги,
Всходя в мои чертоги.

По утверждению Неда Уорда, дом Бриттона был «если и выше бочки для канарского вина, то совсем ненамного, а окно в парадном покое его дворца — лишь чуток пошире, нежели отверстие в этой бочке». В своем ансамбле превосходных музыкантов хозяин вел партию виолы да гамба, а после музицирования подавал досточтимым гостям кофе, беря по пенсу за чашку. Наступало утро — и Бриттон пускался в путь по знакомым улицам с мешком угля, издавая обычные для своей отрасли торговли возгласы. Смерть Бриттона была не менее живописной, чем его жизнь. Чревовещатель Ханимен (он же «Смит-говорун») «подал голос» и объявил Бриттону, что если он немедленно не произнесет «Отче наш», то жить ему осталось считанные часы. Бриттон пал на колени и стал молиться, но «струна его жизни от внезапного потрясения ослабла» и он умер несколько дней спустя (осенью 1714 года). Ходили разговоры, что он принадлежал к секте розенкрейцеров — одной из тех, что тревожили воображение жителей Кларкенуэлла, — и, соответственно, верил в действенность потусторонних сил. Трудно, однако, сказать, что глубже затронуло его впечатлительную душу — розыгрыш чревовещателя или общая атмосфера района.

Специфический свет бросает на Кларкенуэлл личность другого его жителя — Кристофера Пинчбека. Летом 1721 года он провозгласил себя «изобретателем и изготовителем знаменитых астрономических часов с музыкою… показывающих многоразличные движения и феномены планет и неподвижных звезд, в мгновение ока разрешающих несколько астрономических задач». Пинчбека называли «мастером алхимии» — но алхимия его была алхимией времени, взрастившей в этой лондонской округе диковинные плоды.

К концу XVIII века около семи тысяч здешних мастеровых — то есть почти половина прихода — было занято в часовом деле. В год Кларкенуэлл производил примерно 120 000 часов. Сплошь и рядом к дверям частных домов вместо обычных табличек были прикреплены вывески токаря, пружинного мастера, изготовителя анкерных механизмов, мастера отделки и так далее. Это были скромные, но надежные предприятия; мастерская обычно располагалась в задней части здания. Многим ремесленникам, однако, везло меньше: в статье о часах из опубликованной в XIX веке «Лондонской энциклопедии» Чарлза Найта говорится, что, «пожелав познакомиться с тем или иным мастером, чья заслуга в изготовлении лучших наших часов чрезвычайно велика, мы зачастую должны добраться до некой узкой улочки нашей столицы, взойти на грязный чердак и увидеть неграмотного искусника, прилежным трудом едва зарабатывающего на хлеб». Улочки, закутки и чердаки можно уподобить колесикам и винтикам часов, и тогда весь Кларкенуэлл превращается в громадный механизм, символизирующий время и части, на которые оно дробится. Согласно переписи 1861 года, в этом маленьком приходе было 877 производителей больших и малых часов. Но почему именно здесь? Историки часового дела задумывались об этом, но удовлетворительного ответа не дали. По словам одного специалиста, которого цитирует Чарлз Найт, как возникло «это примечательное сосредоточение» — неясно; можно лишь утверждать, что «происходило оно тихо и незаметно». Другой констатирует: «Не услышали мы удовлетворительных объяснений и от тех, кто, живя именно здесь и работая именно в этой отрасли техники, должен, казалось бы, располагать наилучшими сведениями». Словом, так вышло — вот и все. Одно из тех лондонских явлений, что не поддаются анализу и расшифровке: в таком-то районе возник такой-то род деятельности — и добавить к этому нечего.