Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир

Это был мистер Томас Фарринер, пекарь из переулка Паддинг-лейн, который поставил в печь противень булочек и забыл про них. Но, боюсь, по тупоумию и некомпетентности он и в подметки не годится сэру Томасу Блудворту, лорд-мэру Лондона.

В воскресенье утром пожар в Паддинг-лейн, по меркам того времени, еще не представлял собой ничего особенного — и тут на место событий прибыла эта большая муниципальная шишка, сэр Томас Блудворт. Там он застал спор. Констебли хотели остановить распространение огня обычным способом — растащить смежные здания пожарными баграми. Арендаторы были против. Поскольку владельцев домов никак не могли найти, сэр Томас Блудворт решил, что все это как-то уж слишком сложно. Он распорядился, чтобы констебли продолжали тушить ведрами воды.

«Тьфу, — сказал он, отворачиваясь, чтобы уйти, — здесь тушить нечего — баба пописает и затушит». В течение следующих двух дней пожар все расползался, а горожане как будто оцепенели от отчаяния. Огонь, как зверь, прыгал с крыши на крышу, прятался под соломенной кровлей, а потом вырывался наружу и неожиданно нападал на пожарников из засады.

Вторник 4 сентября стал, наверное, худшим днем: пламя наконец достигло тысяч книг и рукописей, которые хранились в подвалах собора Св. Павла. Камни обветшалой средневековой постройки выстреливали, как ядра, а свинец с крыши тек по улицам, как вода.

На следующее утро Сэмюэл Пипс поднялся на шпиль собора Олл-Хеллоус-Баркинг, у Тауэра, и сквозь слезы оглядел опустошения. Лондон потерял 87 церквей и 13 200 домов, где проживало 70 000 человек. Королевская биржа, торговые лавки района Чипсайд — все превратилось в пепел, и ущерб в сегодняшних деньгах оценивается в миллиарды фунтов. Современные историки отказываются верить официальным данным о жертвах — восемь — и подозревают, что в этом море огня обуглились сотни, если не тысячи безымянных бедняков. Пипс видел, как посреди клубов дыма люди тщетно роются в поисках своего сгоревшего имущества. В районах Мурфилдс и Излингтон появились огромные лагеря беженцев, а разъяренные толпы прочесывали уцелевшие улицы в поисках французов, фламандцев и прочих иноземцев, которых конечно же как всегда обвинили во всем.

Для Сити это было не только коммерческой катастрофой, но также и политической. В ходе недавней гражданской войны крупные торговцы поддержали республиканцев. Теперь во многом из-за бесхребетности Блудворта их претензии на автономию пришлось умерить. Потому что именно король Карл II отдал в конце концов решительный приказ растаскивать здания и строить, где необходимо, противопожарные стены. Потому что именно его младший брат, герцог Йоркский — будущий король Джеймс, — додумался гасить пожар встречным огнем.

Теперь привилегии и само существование Сити были под угрозой. Торговцам следовало действовать быстро, иначе был риск, что инвестиции никогда не вернутся на это древнее место, окруженное римскими стенами. Бизнес уйдет на запад и на север, а богатство и власть будут сконцентрированы у тех, кто ближе королевскому двору в Вестминстере. Нужен был человек, у которого есть план, и нужен был срочно.

Чтобы увидеть, к чему они в конце концов пришли, я советую вам посетить небольшую мощеную площадь прямо возле Лондонского моста, называемую Фиш-стрит-хилл. Тысячи лондонцев шагают мимо нее каждое утро, совершая великий переход через реку, и даже не удостаивают взглядом то, что когда-то было задумано как самая заметная достопримечательность Сити. Это Монумент — и по сей день самая высокая колонна, высеченная из сплошной каменной глыбы, абсурдный перископ из портлендского камня.

Ее высота — 202 фута (61,5 м), потому что от нее ровно 202 фута до Паддинг-лейн и до очага возгорания. На обратной стороне пьедестала — гигантский квадратный барельеф, на котором символизирующая Лондон женщина с голой грудью (и, как говорят, полными губами Нелл Гвин) смотрит преданным взглядом на своего спасителя, Карла, чей одурманенный взгляд и тонкие усики придают ему сходство с незадачливым модным дизайнером Джоном Гальяно. Она вообще великолепна и по конструкции, и по замыслу, увенчанная сияющим бронзовым бутоном пламени, и несомненно стоит того, чтобы подняться на самый ее верх.

Взобравшись по черным мраморным ступеням, числом триста одиннадцать, я отдуваюсь, подхожу к ограждению и, как Пипс, оглядываю панораму Лондона. Вон причал Кэнэри-Уорф, собор Св. Павла, башни Сити. Если посмотреть вниз, видны странные трамвайные рельсы машин для мойки окон на крышах офисных зданий.

Метрах в тридцати ниже я вижу рабочий стол в помещении банка, за которым какой-то человек не торопясь перебирает бумаги. По Кинг-Уильям-стрит ползут автобусы. На площадке лишь несколько человек туристов, включая одного, который уже очень давно не был в Лондоне.

«Что это вон там?» — спрашивает он, указывая на башню Херон. «А вон там, что это?» — на сей раз о косо разлинованном эллипсоиде Нормана Фостера, здании настолько теперь знаменитом, что оно стало символом Сити.

«Это “огурец”», — говорю я.