Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир

Джон Уилкс

Отец свободы

Стоял февраль 1768 года. Англия тогда все еще находилась в объятиях мини-ледникового периода, Темзу снова сковало льдом, в Вестминстере было адски холодно. Как-то утром в красивом городском особняке недалеко от Динс-ярд, на месте которого теперь находится правительственное учреждение — сейчас это Министерство образования и профессионального обучения, — открылась парадная дверь. Из двери выглянула пара умных глаз.

Сказать, что они косили, было бы слишком мягко. Они развратно выпирали к носу и при этом смотрели в разные стороны — в наши дни такой дефект устраняют при рождении. Под глазами был почти беззубый рот и подбородок, торчащий вперед дальше, чем полагается приличному подбородку. Вообще это было лицо из детских кошмаров, но его обладатель, принюхивавшийся к воздуху, обладал каким-то странным обаянием и излучал уверенность в себе.

Ему был сорок один год, и он был рад, что только что, после четырех лет не очень обременительной ссылки на континент, вернулся в город, который любил и где сделал себе имя. Его косящие глаза блестели, как у человека, сгорающего от любопытства узнать поскорее, чем же — как он выражался — полна утроба судьбы. Он натянул шляпу поглубже, запахнул пальто на высокой тощей фигуре и вспомнил, что, если кто-нибудь его остановит, ему следует назваться «мистером Осборном».

Но это было на редкость слабое прикрытие. Эти косые глаза и выпирающий подбородок уже были высмеяны одной из самых известных карикатур Хогарта, и картинку растиражировали в тысячах экземпляров к удовольствию как друзей, так и врагов.

Он был известен королю Англии как «тот дьявол», самый неспокойный из его подданных, а некоторыми из самых пуританских министров монарха считался величайшей угрозой мирному правлению в стране.

Он был человек-клин, лом, вставленный в самые слабые места конституции, который все глубже и глубже загоняли силы народного возмущения, и уже стало казаться, что может развалиться все сооружение. Он разозлил палату лордов тем, что стал соавтором одной из самых непристойных (или самых шаловливых) поэм, когда-либо написанных. Он дрался на дуэли, защищая свою честь, с одним пэром, а в паху у него остался заметный шрам после другой дуэли с коллегой-парламентарием — этот эпизод некоторые ученые сегодня считают тайной попыткой правящего класса избавиться от него.

Нижняя часть его живота достаточно восстановилась, и он продолжил вести счет успешным романам. Хотя его сердце было недавно разбито восемнадцатилетней итальянкой, знаменитой своими прелестями по всей Европе, в Париже он утешал себя по меньшей мере с двумя любовницами из хороших семей — ни одна из них, похоже, не возражала против наличия другой. Он обладал значительными познаниями в латыни и греческом и уже обошел доктора Джонсона в лексикографии, он недавно обедал с Босуэллом, помогал Дэвиду Юму с его английским и вместе с Вольтером смеялся над суеверными страхами, державшими в плену большинство рода человеческого.

Когда он ступил в то февральское утро на Маршем-стрит, ему уже было обеспечено место в истории. Он был известен в каждом доме, потому что оказался в центре судебных разбирательств, укрепивших свободы индивидуума и ограничивших власть государства. Он уже был так популярен, что, когда годом ранее по возвращении его нога коснулась английской земли, в его честь звонили церковные колокола и вокруг дома, где он остановился, собирались толпы.

Его звали Джон Уилкс, и он шел бодрым пружинистым шагом, потому что знал, что делать дальше. Он был полным банкротом, больше чем банкротом, его долги были огромны. Он был вне закона, и его в любой момент могли арестовать и вновь депортировать. Но что-то подсказывало ему, что ветер дует в его паруса и можно еще побороться. Он еще покажет королю и его подхалимам два пальца в знак презрения.

Он собирался сделать то, чего они боялись: снова бороться за место в парламенте, который изгнал его. Поступая таким образом, он собирался отстоять важный принцип демократии.

Мне ужасно стыдно, что пятнадцатилетним парнем, готовясь к экзаменам по истории, я написал напыщенное эссе об Уилксе. К счастью, этот текст потерян, но суть его была в том, что Уилкс — это болван, второсортный ловкач, предатель, беспринципный демагог, которого вынесло, как переливающийся на свету мыльный пузырь, на волне народного чувства, которого он вовсе не разделял. Возможно, что кое-где и сейчас так считают.

Если так, то они ошибаются. Дело не в том, что я стал восхищаться его смелостью, его динамизмом и его безграничной уверенностью в себе. Сколько-нибудь трезвая оценка его трудов подтверждает, что он действительно был тем, кем видела его обожающая толпа — отцом гражданских свобод. Он не только утвердил право прессы сообщать о слушаниях в палате общин, он был первым, кто в парламенте открыто призывал дать всем взрослым мужчинам, богатым или бедным, право голосовать на выборах.