Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир

Когда в 2012 году мы будем праздновать шестидесятилетие правления ее величества королевы Елизаветы II, мы, современные елизаветинцы, поймем, что нам есть чем гордиться. Очень выросло качество жизни людей, Лондон по-прежнему может претендовать на право называться одним из величайших городов мира. Реальные доходы по сравнению с 1952 годом значительно выросли, у нас есть интернет, iPod и батончик-мороженое Snickers.

При этом кто-нибудь обязательно попытается добавить ложку дегтя в бочку меда и вспомнит, когда еще британский монарх пребывал на троне шестьдесят лет. Эпоху Елизаветы II неизбежно сравнят с Викторианской эпохой — и я вовсе не уверен, что это сравнение будет в нашу пользу.

Никто не станет спорить, что жители Викторианской эпохи превосходят все предыдущие поколения британцев своей смелостью, энергией и талантом. Но, если уж на то пошло, положа руку на сердце придется признать, что нас они тоже превосходят.

Иногда мне кажется, что эта книга похожа на гигантского головастика и до сих пор мы скользили вдоль длинного хвоста истории, как вдруг, приступив к описанию последних ста пятидесяти лет, неожиданно добрались до головы: огромного выпуклого купола — вместилища багажа Викторианской эпохи, ее интеллекта, ее великих людей, которые сделали Лондон caput mundi — столицей мира, современным Римом. Невозможно отдать должное всей этой огромной плеяде великих личностей всех сфер деятельности, хотя некоторые авторы — такие как Эндрю Норман Уилсон — прекрасно поработали в этом направлении.

Возможно, потому, что тень смерти нависала над ними куда более явственно, их жажда жизни была сильнее, чем у нас сегодня. Они раньше вставали, они больше ходили пешком и готовили более сложные блюда. Они писали более длинные романы, вели более подробные и откровенные дневники и отращивали более длинные бороды и усы, чем любое из предшествующих поколений. Они были более щепетильны в вопросах чести и более лицемерными, и поэтому (хоть это и спорно) их больше волновал секс и у них было больше детей. Они писали больше картин акварелью и больше играли на фортепьяно и в целом больше совали нос в чужие дела — особенно в дела менее успешных людей, — чем представители среднего класса современной Британии.

Может, оттого, что они были более религиозны, хоть и поверхностно, чем все предыдущие поколения лондонцев, викторианцы свято верили, что вершат волю Божью; и, как и римские империалисты, на которых они сознательно равнялись, все свои успехи считали знаком милости Божьей. Они завоевали огромные территории земного шара потому, что так было угодно Богу, они господствовали над Индией и Африкой потому, что — они всерьез так считали — такова Его воля.

Если сравнить с нашим временем — то была эпоха сверхчеловеческой самоуверенности. Вот типичный пример: в 1854 году Изамбард Кингдом Брюнель построил «Грейт Истерн» — это был не просто корабль принципиально новой конструкции, это было судно, способное загрузить в трюмы столько угля, чтобы хватило на переход из Англии в Австралию и обратно. С водоизмещением 19 000 тонн, это был самый большой корабль, построенный когда-либо раньше, — в четыре раза больше любого другого, но главное, что еще сорок лет после этого никто не построит такого корабля. Правда, у него прорвало главную прокладку во время первого рейса, но это не важно: за старание Брюнель все равно получил десять баллов из десяти.

Под тевтонским оком принца Альберта викторианские праздные классы дали миру самых мощных интеллектуалов. И не случайно теорию эволюции — наверное, главное научное открытие за последние двести лет — сформулировал один из бородатых мудрецов, которые собирались в Викторианскую эпоху в лондонском районе Брумли. Если у вас будет возможность попасть в Брумли, поближе познакомиться с его жителями и оценить их физические и интеллектуальные достоинства — вы поймете, как Чарльз Дарвин пришел к идее естественного отбора и выживания сильнейшего.

Это викторианцы изобрели почти все виды спорта и спортивные игры и придумали их правила. Именно вкус, воображение и инженерный талант викторианцев создал этот город таким, каким мы его видим сегодня. Я помню, как, будучи еще студентом, в период бума на пике восьмидесятых, вступил в спор с одним видным американским профессором. Я хотел доказать, что Британия и Лондон снова возрождаются. «Бросьте! — сказал он снисходительно. — Вы, ребята, и сегодня еще проедаете капиталы, сколоченные викторианцами». И по большому счету он был прав.

Взгляните на богатейшую лондонскую архитектуру, начиная с Королевского суда Лондона на Стрэнд до Мемориала принца Альберта или Музея естественной истории. Допустим, вам нужно найти символ Лондона — картинку для открытки, чтобы каждому, в любой точке мира сразу стало ясно, что речь идет о Британии. Вы конечно же выбираете шедевры Бэрри и Пьюджина — то есть здание палаты общин; и, когда вы смотрите на викторианскую архитектуру, с ее цветом, изысканностью и теплотой, вас не удивляет, что людям она нравится и сегодня она стоит все дороже.